Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Бейзер дал ему еще десять долларов и направился прямиком домой, чтобы записать такую строчку: «Чтобы есть его по-настоящему, его нужно видеть». Через неделю в книге по фотографии он нашел еще одну фразу: «Знаменитый художник Гейнсборо получал такое же удовольствие от вида скрипок, как и от их звучания».

То, что он ищет, понял Бейзер, находится где-то в краю, где жили эти две мысли.

Позвонила его девушка, вернувшаяся из романтического путешествия, которое он оплатил.

– Все оказалось не так. Знаешь, что он делал, кроме всего прочего? Посылал мне потрясающие любовные стихи. Я думала, он писал их специально для меня. А оказалось, он списывал их из сборника, купленного еще в колледже. Извини, что я не звонила. Чем ты занимался?

– Слепнул.

– О боже!

Они еще немного поговорили, а потом она ласково сказала:

– Милый, слепой не может фотографировать.

– Вообще-то, может: я слышал, есть куча слепых, делающих прекрасные снимки. Но мне нужно другое. Я не хочу делать фотографии – я лишь хочу быть уверенным, что запомнил жареного цыпленка и на что похожи скрипки.

Повесив трубку, Бейзер задумался о парне, пытавшемся выдать чужие стихи за свои. Глубочайшие чувства другого человека. Это был неглупый способ вкрасться в сердце, но что это говорит о парне? Бейзер покрутил факты так и сяк и представил, как сам показывает кому-то знаменитую фотографию, сделанную не им, и говорит: «Это одна из моих десяти. Она утешит меня, когда я не смогу больше видеть».

В ту ночь он проснулся и в темноте пошлепал в туалет. Облегчившись, он подумал, что это-то останется таким же и когда он состарится. Встанет, вероятно, ночью, чтобы пойти в туалет, потому что в старости система дает течь. Знакомый звук по тем временам, когда он навещал родителей, – туалет рядом с их спальней, звук спускаемой воды в ранние часы. Часы утреннего отлива. Хорошее название для стихотворения, улыбнулся Бейзер. «На рассвете в туалете…» Надо бы подарить тому стихокраду… Сонно заканчивая свое дело, Бейзер снова ощутил, что здесь кроется какая-то незримая связь. Если ее найти, это может помочь ему решить проблему снимков, которые он хочет сделать.

Вернувшись в постель, он подумал в полудреме, что стихи напоминают отпечатки пальцев. Укради их – и ты мгновенно откажешься от собственной индивидуальности, словно действительно отказался от узора на кончиках пальцев или от черт собственного лица.

Черты собственного лица! Он вздрогнул и сел; сон улетучился. Старик, писающий ночью. Как будет выглядеть в семьдесят лет он, Норман Бейзер, придерживающий в руке свой старый член? Этого он никогда не узнает. Этого он не увидит ни на чьей фотографии. Очень скоро он не сможет узнать, как первые глубокие морщины изменят черты его лица, как изменят его внешность седые волосы. А все это важные детали.

Бейзер уже начал привыкать к мысли, как много времени он будет терять в будущем. Терять секунды, безуспешно шаря по стене в поисках шнура, чтобы раздвинуть шторы. Раздвинуть шторы – не так просто для слепого. Сначала надо найти шнуры, потом определить, какой из них нужный, потом потянуть. Для зрячего – секунды, а для слепого в три, четыре, пять раз дольше. Он уже начал постепенно привыкать к несправедливости этого – что ему придется тратить гораздо больше времени на то, что сейчас не вызывает никаких забот. Но какую часть Бейзера он потеряет, когда больше не сможет видеть себя в зеркале? Не сможет наблюдать, как время и жизнь продвигаются по этой самой знакомой территории? Он чувствовал, что со временем сумеет свыкнуться со своей утратой и вызванными ею грядущими ограничениями, но до этого момента от него ускользало нечто крайне важное: он утратит и большую часть себя самого.

На следующее утро Бейзер позвонил в журнал «Вог» и студию «Парамаунт пикчерс». Пробираясь от одной секретарши до другой, он наконец и там, и там попал на нужных людей, которые оказались на удивление любезными и готовыми помочь. Женщину из журнала мод он спросил, кто, по ее мнению, величайший фотограф-портретист в городе. Она без колебаний ответила: Джереми Флинн – и дала фамилию его агента. В «Парамаунте» вице-президент, ответственный за что-то, сказал, что величайший гример в мире – такой-то. Бейзер тщательно записал фамилии и адреса. Он ожидал больших трудностей на этом этапе, но теперь, когда задача была поставлена правильно, решение, похоже, само становилось на место, как шестерни в коробке передач.

Он позвонил фотографу и гримеру и договорился о встречах. Оба запросили несусветную сумму денег, но лучшие стоят того, особенно в таком случае.

При встрече с каждым из них Бейзер объяснил ситуацию примерно в одних и тех же словах: он быстро слепнет. Прежде чем ослепнет совсем, он бы хотел увидеть, как будет выглядеть в оставшиеся годы. Он платит за то, чтобы они помогли приблизиться к этому, насколько возможно. Визажист должен с максимальным правдоподобием придать ему вид пятидесятилетнего, шестидесятилетнего и семидесятилетнего человека. Зная семейную историю – слабое сердце, смерть в семьдесят с чем-то, – Бейзер заключил, что и сам умрет в таком же возрасте. И потому его лицо в семьдесят лет будет достаточно близко к его последним дням.

Фотографа захватила эта идея. Он посоветовал сделать снимки без всяких ухищрений – без специального освещения и фона. Просто Бейзер в темном костюме и белой рубашке. Таким образом его лицо займет весь мир. Зритель будет видеть только лицо и ничего больше. Да! Это именно то, что ему нужно.

Под конец встречи Флинн спросил, какой толк будет от этих портретов, когда Бейзер больше не сможет их видеть.

– Но я увижу их до того. Я смогу показать их кому-нибудь и спросить: «Вот так я выгляжу теперь? Скажите мне, чем отличается эта фотография от того, что вы видите перед собой».

– Контрольные точки.

– Именно! Контрольные точки.

– А вы запомните эти фотографии? Столько лет не видя их?

– Не знаю. Постараюсь.

Наступил назначенный день, и Бейзер испытал непередаваемые чувства, в течение вечера увидев себя в разном возрасте в последующие сорок лет. Будто в ускоренном кино, он увидел, как лицо избороздили новенькие морщины, сделав его чужим и в то же время удивительно знакомым. Он увидел, как исчезли волосы, глаза ввалились, кожа, как тесто, обвисла на подбородке и шее. Если переживание может быть одновременно забавным и жутким, то таким оно и было. Каждый раз ему не терпелось увидеть, что принесет ему очередное десятилетие, но когда гример говорил: «Ну-ка посмотрим» – Бейзер колебался. Он постоянно спрашивал: «Думаете, я действительно буду таким?» – хотя в глубине души понимал, что действительно будет.

И вот снимки были сделаны. Он в последующие сорок лет. В детстве он был ужасный проныра, когда дело доходило до рождественских подарков. Каждый год он ухитрялся найти, где они спрятаны, так что за недели вперед знал наверняка, что ему подарят. И тут было то же самое. Теперь он знал, что «подарят» ему грядущие годы.

Можно было предположить, что, увидев себя самого в дальнейшие годы жизни, Бейзер будет потрясен, однако единственным испытанным им в конце сеанса чувством было любопытство. Когда мастера закончили, он сказал им об этом, и оба ответили одно и то же: подождите, пока не увидите портреты. В реальной жизни человек в гриме выглядит как… человек в гриме. Особенно если грим обильный и сложный. Но подождите, пока Флинн не сделает фотографии. И увидите чертовскую разницу. Каждый великий фотограф умеет играть со светом и выдержкой. Флинна увлекла идея показать в портретах человека его будущую жизнь. Он задумал взять эти снимки за основу для своей следующей выставки и потому потратил даже больше времени, чем обычно, доводя их до совершенства.

Поздно вечером раздался звонок. Бейзер смотрел телевизор и ел сливы, не зная, что ему интереснее – телевизор или пухлые лиловые сливы с мякотью цвета зари.

– Норман? Это Джереми Флинн. Я не отрываю вас?

– Вовсе нет. Вы закончили портреты?

Голос Флинна замолк, а когда возник вновь, то звучал так, будто фотограф пробует каждое слово на вкус, прежде чем выпустить его с языка.

– Мм, да, да, я только вечером начал над ними работать. Но тут есть… В общем, не знаю, как это выразить. Просьба звучит дико, я понимаю, что уже поздно, но вы бы не могли сейчас ко мне приехать?