Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
Шрифт:
Майкл надолго припал к своему напитку, а потом со стуком поставил на стол.
– Я должен рассказать тебе историю про Клинтона и Эдди… Его звали Клинтон Дайкс. Он жил на той же улице, что и я, в сиротском приюте Святой Деборы. В приюте все ребята были хулиганы, но Клинтон не пробыл там и пяти минут, как поставил всех на место и стал главарем. Знаешь, как он себя называл? «Князь Пяти Пальцев». Не спрашивай меня почему. Родом он был из Нью-Йорка, но я так и не узнал подробностей, как он оказался в Святой Деборе, он сказал только, что его родители умерли… Клинтон был совершенный, законченный псих. Наверное, шизофреник, но мы в то время не знали таких умных слов и просто думали, что у него паршивый характер. Клинтон был таким психованным, что во время драки хватал что попадется под руку и лупил по голове. Я видел эту картину. У нас в городке было много крутых ребят, но, увидев такое, они поняли, что им грозит. Клинтон
– Что за странный образ. Вы дружили? Ты ведь вроде бы сказал, что тебя ребята держали за тюфяка-недотепу.
Майкл кивнул и закрыл глаза:
– Да, но ты знаешь, как ребята привязываются друг к другу без всякой причины, не иначе как из-за какой-то странной химии? Так и мы с Клинтоном с первого же дня, как познакомились, стали приятелями. Приют был неподалеку от моего дома, на той же улице, – в десяти минутах ходьбы. В первый же день, как Клинтон появился у нас в школе, мы вместе пошли домой, просто потому что нам оказалось по пути. Когда дошли до моего дома, он похлопал меня по плечу и сказал: «До завтра» – а на следующее утро ждал у моих ворот, чтобы вместе пойти в школу. С тех пор так и повелось… На второй день в обеденный перерыв Энтони Фанелли назвал Клинтона нацистом, и тот вмазал ему в ухо бутербродом. Бутерброд был с яичным салатом. До сих пор помню это желто-белое месиво, стекающее по щеке Фанелли на шею. – Билла наклонился вперед и в возбуждении сцепил руки. – Видишь ли, Энтони был крутым парнем, но, когда Клинтон так быстро и крепко залепил ему бутербродом, в глазах у него появилось испуганное выражение – типа, нет, в этот котелок я больше не суну ложку, спасибо большое.
Билла с таким смаком рассказывал и так весело вспоминал, что я отчетливо представил выражение лица Фанелли – потрясение от внезапного удара и стыд, что тебя так унизили перед всеми.
– И что сделал Фанелли?
– Глядя прямо перед собой, доел остатки бутерброда. Потом подошла Эдди Девон со своей свитой и остановилась посмотреть на него. Не сомневаясь, что все слушают, она сучьим голоском проговорила: «Энтони, у тебя лицо измазано яйцом…» [17] Краем глаза я заметил, как Клинтон поднял руку и щелкнул пальцами, привлекая ее внимание. Мы все посмотрели на него, потому что теперь дело было в них, хотя сама она еще об этом не знала: Королева Школы против Князя Пяти Пальцев… Она взглянула на него. Клинтон подошел к Энтони, провел пальцем по яичному салату у него на лице, потом засунул его в рот и сказал Эдди: «Вкусно – как ты!»
17
Игра слов: английская идиома «to be left with an egg on one’s face» означает оскандалиться, проявить полную несостоятельность.
Мы с Майклом начали вместе проводить время. Хотя часто он слишком много болтал, мне нравилось его общество. Его величайшими достоинствами были врожденная доброта и оптимизм, и то и другое вызывали во мне восхищение и стыд. До нашего знакомства я считал себя в общем достойным, порядочным человеком, готовым при необходимости поделиться с другими и не спешащим их осуждать. Но Майкл видел все так лучезарно, что редко вообще кого-либо осуждал. Он любил блюда, которые стряпала ему жизнь, и ел их без жалоб, с неуемным аппетитом голодного ребенка. Он был из тех немногих известных мне взрослых людей, кто искренне счастлив своей жизнью, невзирая на обычные взлеты и падения, через которые все мы проходим с понедельника до воскресенья. Пребывание рядом с ним помогало жить, а иногда прямо-таки вдохновляло. Когда я сказал ему об этом, он охотно согласился.
– Это все от моего детства. Я уверен, здесь есть связь. Видишь ли, я сказал тебе, что был ужасно толстым мальчишкой, жаждущим всеобщей любви. И прикол в том, что, когда в мою жизнь вошел Клинтон, весь мир действительно меня полюбил. По крайней мере, весь мой мир. Здесь сложились две вещи – первое, поскольку Клинтон меня любил, остальным тоже приходилось любить меня, чтобы он их не колотил. А это потянуло за собой другое – ребята стали думать: наверное, есть что-то в Майке Билле, раз Клинтон водится с ним, в Билле кроется какая-то крутизна, которой мы пока не замечали, но теперь заметим… Это была величайшая постановка «Нового платья короля», какую я только видел, Инграм. Никакой крутизны во мне не было. Я был толстяком-посредственностью и мечтал быть принятым в компанию избранных. Помнишь ту песенку Доби Грея? Мне она казалась самой обалденной вещью на свете. Но разве такой тюфяк, как я, мог быть туда принятым? Если бы не Клинтон, все мое детство
прошло бы в дерьме. А так годы после двенадцати превратились в блаженство.– Ты так говоришь, будто он был твой ангел-хранитель.
– Несомненно, так оно и было.
– И что с ним стало? Ты встречал его с тех пор?
– Время от времени.
Мы ходили в мексиканские рестораны, на пляж, беспечно обсуждали фильмы. Примерно через два месяца после знакомства мне стало ясно, что я еще не полюбил Майкла, но уже полюбил многое в нем.
Наши отношения не включали секс. В душе я все еще считал себя партнером Гленна и не хотел разрушать эту иллюзию в поисках чего-то нового. Майкл не делал никаких движений в этом направлении, и я заключил, что он или очень нетороплив в таких вещах, или тоже не хочет переводить нашу дружбу в эту плоскость.
– Когда ты впервые понял, что голубой?
Мы обедали в ресторане «Гингэм-Гарден» в Ларчмонте. Полотняный тент над террасой спасал от солнца, люди вокруг слишком громко разговаривали о своих любовницах, съемках плохих фильмов или болезнях. Не обязательно в этом порядке, но это самые популярные темы бесед в мировой киностолице.
Я задал вопрос тихо, но Майкл протрубил ответ, как фанфара:
– Примерно через год после того, как познакомился с Клинтоном. Он украл из кондитерской несколько журналов «Плейбой», и мы рассматривали их у меня. Клинтон спросил, как мне нравятся картинки. Я пожал плечами и ответил, что нормальные. Он спросил, не хочется ли мне трахнуть одну из этих девок, и я сказал: «Еще бы! А тебе разве нет?» – «Не-а. Кто же захочет обломиться на всем этом?..» Я не понял, что значит «все это», но его слова звучали внушительно, и я промолчал. Клинтон вытащил из-под рубашки другой журнал и бросил передо мной, словно это было какое-то доказательство. Помнишь, в прежние дни в эротических журналах не показывали все так уж откровенно? Это можно было увидеть только в нудистских изданиях вроде «Место под солнцем» или «Солнцепоклонники». Они стоили три бакса, по тем временам целое состояние, и считалось, что это журналы для «серьезных нудистов».
Майкл произнес этот термин так громко, что некоторые женщины вокруг оторвались от чая со льдом и наградили моего друга холодными, уничтожающими взглядами. Он не обратил внимания.
– В общем, Клинтон положил журнал передо мной и раскрыл на странице, где голые мужчины играли в волейбол. Они были великолепны – мускулистые, пышущие здоровьем. И они были действительно привлекательнее девиц, которые явно проигрывали – со всей своей приветливостью, большими грудями и журнальными улыбками. Я впервые видел женщин в таких пикантных позах, но мужчины казались более привлекательными и возбуждающими. Женщины выглядели таинственными и впечатляющими, а до мужчин хотелось дотянуться сквозь страницы журнала и потрогать.
– И между вами что-то произошло в тот день?
– Нет. Не тогда.
– Позже?
Он не ответил на этот вопрос, потому что к нашему столику подошел какой-то его знакомый и поздоровался.
Однажды вечером я вел передачу, в которой участвовала целая компания людей, утверждавших, что они новые воплощения знаменитостей. Среди них были Гитлер, Моцарт, Жан-Жак Руссо. В последние пятнадцать минут передачи мы всегда отвечали на звонки слушателей. Больше всего звонков (и ругани) получил Гитлер, но и Моцарта кто-то спросил, понравился ли ему фильм «Амадеус» и правда ли, что Сальери его отравил. Бедняга Руссо (почтальон из Темпа, штат Аризона) оставался без внимания, пока не раздался последний звонок.
Я не узнал голоса.
– Мистер Руссо, не могли бы вы точно сказать, что имели в виду, говоря в шестой книге вашей «Исповеди»: «Верующие обычно создают Бога по образу и подобию своему. Добрые делают его добрым, злые – злым; фанатики, полные ненависти и желчи, могут видеть лишь ад, потому что хотят проклясть весь мир, в то время как нежные, любящие души вряд ли верят в подобное место».
Руссо на мгновение задумался, а потом пододвинулся к микрофону:
– Бог в глазах смотрящего. Добрый человек видит в Боге положительную силу, а злой видит в Нем угрозу. Что может быть проще?
Мой продюсер указал на часы. Оставалось всего две минуты, а я еще не объявил, кто приглашен на следующую передачу.
Но прежде чем я успел что-то сказать, голос по телефону проговорил:
– Мистер Руссо, не считаете ли вы, что если бы человечество хотело чего-то правильного, то люди могли бы давным-давно уже это иметь?
– Простите, но мистер Руссо не может вам ответить, потому что у нас кончилось время. Завтра в нашей передаче мы поговорим с рок-группой «Гремучий оргазм», все музыканты которой играют исключительно на микроволновых печах. Всех сердечно приглашаем присоединяться к нам, где бы вы ни были!