Замыслы (сборник)

– И все же, прошу вас, расскажите! И не называйте меня «док»!

– Да а что рассказывать, док? Нет в этом ничего интересного! Обычная, не очень приятная процедура. Что-то вроде депиляции. С ведущими проблем не бывает, если они и делают замечания, то, как правило, по делу. Ребята сами много играли и могут понять, что смешно, а что нет. С Нино тоже все более или менее понятно. Все зависит от ее настроения и от ее глобальных планов относительно вас. Если вы ей неприятны, то будь вы даже Вуди Аллен, вы все равно не сдадите материал. В общем, на работе все более или менее понятно – другое дело халтуры. Те изумительные моменты, когда сценарий необходимо утвердить у бывшего героя криминальной хроники, мэра небольшого городка или директора молочного завода. Как правило, это одни и те же люди. Здесь стоит отметить, что чувство юмора у этих парней чрезвычайно специфическое. Порой обсуждение текста с этими персонажами превращается в сизифов труд, но и с ними, в общем-то, можно договориться. Самая сложная категория граждан – вновь вылупившиеся певички. Соски, которые вдруг почувствовали собственную значимость. «А почему у Вани здесь три шутки, а у меня ни одной? Все подумают, что я не умею шутить».

– И как вы выкручиваетесь из этой ситуации?

– Вспоминаю и переделываю какую-нибудь шутку, которую давным-давно написал Флюгер.

Все эти дни я пью. Много. Водку и бутират. Я никуда не хожу – никто не приходит ко мне. Рядом со мной только маленький жираф – единственная вещь, которую я увез из дома, переезжая в Москву.

Я смотрю в потолок. К потолку прилипают воспоминания. Воспоминания смешиваются со снами и галлюцинациями. Я вижу дом, сосны и дорогу в школу. Передо мной пляж, туристы и мороженое, которое нужно было выдавливать из пакетов. По потолку разливается море – море, что зимой, порой, покрывается тонкой коркой льда. К потолку прилипает потолок моего детства. Благодаря моему любимому, мать его, автору, я вновь и вновь оказываюсь в комнате, в которую пытается пробраться страх. Он пробует залезть через окно, ковыряет дверной замок, вскрывает половицы. Только его план проваливается, потому что я много пью. Кажется, я выпил уже целый океан.

Время от времени меня рвет. Я вытираю губы и делаю новый глоток. От теплой водки кривится лицо. Кружится голова. Чтобы помочь вестибулярному аппарату, я все время дотрагиваюсь до жирафа. Кажется, организм даже благодарен мне за это. Во всяком случае, я понимаю, где потолок, а где я.

– Ты, наверное, думаешь, что я расстроен?

Жираф не отвечает. Жираф смотрит в одну точку. Жираф смотрит куда-то далеко. Жирафы всегда смотрят далеко. Я прижимаюсь подбородком к столу и поворачиваю фигурку мордой к себе. Теперь ему придется послушать меня.

– Все-таки не совсем точно тут все описано, да? Автор немного перегибает, согласись? Впрочем, это и понятно – он ведь хочет передать жутчайшую атмосферу моего дома, а по мне – так нормальный у меня был дом. Не лучше, но и не хуже, чем у других. Автор просто не знает всего. Он вот ничего не пишет о том, как папа любил мою маму. Помнишь тот вечер, когда я сидел на веранде и держал тебя в руке? Помнишь, я сидел на подоконнике, а папа плакал за столом. Кажется, мне было двенадцать или что-то около того. Мама, как обычно, пошла выпивать к друзьям и не вернулась. Она не вернулась ни вечером, ни ночью, ни даже утром. Я смотрел в окно, а папа все обзванивал знакомых.

Фигурка жирафа продолжает молчать, и я вспоминаю, как мой отец набирал какой-то там номер и не стеснялся сказать, что его жена ушла, что ушла и ничего не сказала, что его жена пропала и не звонит. Папа рассказывал знакомым и не очень людям, что уже почти сутки не может найти супругу. Я сидел на крыльце и слушал, как папа обзванивал больницы и морги. В тот день я впервые услышал, как спрашивают про пропавших людей. Поступала? Не поступала. Поступала такая-то. Приметы такие-то. Нет, по приметам на нашу маму не похожа, наша мама молодая и красивая. Я помню, что папа сидел перед телефоном и все повторял: «Маша, Маша, Маша, Машечка, пожалуйста, вернись». Папа повторял это утром, днем, вечером, ночью и вновь утром, когда рассвело. Я сидел на веранде, закутавшись в плед, и смотрел на дорогу. Я все ждал, что мама вот-вот появится и я обрадую отца. Он плакал, и мне очень хотелось успокоить его, но мама не шла. Два дня. Она пила у каких-то друзей. В Риге. Папа, конечно, звонил и им. За эти дни он набрал их номер как минимум трижды, но всякий раз трубку снимали не взрослые, а их пятилетняя дочь. Папа спрашивал, есть ли у них тетя Маша, и девочка отвечала, что нет, что тети Маши нет. Девочка не врала. Она знала, что у них в гостях тетя Мария, а вот про тетю Машу она не слышала ничего. Мама вернулась через два дня. Под утро. Пьяная. Сказала, что думала, что мы знаем, где она. Сказала, что забыла перезвонить. Я ожидал, что папа изобьет ее, но папа не стал. Отец вновь разрыдался и обнял ее. И поцеловал. Мама ничего не поняла. Она все повторяла, что ей нужно поскорее в душ, а папа все целовал ее и повторял: «Маша, Маша, Маша, Машенька».

Жираф по-прежнему не отвечает. Жираф молчит и продолжает смотреть на мой телефон. И я понимаю, что обновился блог.

Замысел двадцать первый. Мы

Сидели за столом. Человек девять. Играли в покер. Вход – тысяча, докупаться можно сколько угодно.
Жара не спадала. Смог размазывал по ночи свет фонарей. Мы чувствовали гарь. Кто-то тяжело дышал, кто-то вытирал шею платком. Без перекуров работал кондиционер. Даже в полночь, под храп луны, воздух не остывал. Каждый час мы объявляли музыкальную паузу. Мы пили воду, заваривали кофе, нюхали кокаин. Я заходил в свой кабинет, вытаскивал из стола пластиковую бутылку. Я делал глоток. Мне было хорошо.
Мне везло. Карта шла. Гёба напился и играл вслепую. Я и не думал его жалеть. Перед каждой новой сдачей он вновь докупался и тотчас отдавал мне свои фишки. Я был единственным, кто постоянно «переезжал» его. Я понимал, что Гёба пьян, но жалости к нему не испытывал. Детей среди нас не было. Никто не заставлял его играть. Ему постоянно говорили: «Гёба, остановись!», но он продолжал. И я был рад. Мой банк рос.
Бесполезный угощал привезенным из Еревана коньяком, Туловище ставил музыку. Мне она не нравилась, но я ничего не говорил. Так было всегда. Я привык. Кажется, я даже любил эти пятницы.
Когда вошла Лидия, я не заметил ее. Я сидел спиной к двери. Парни поздоровались. Я подумал, что к кому-то приехала девушка. Я знал, что незнакомка все равно подойдет к столу. Оказалось – приехали ко мне.
Последний раз мы виделись в Юрмале. Тысячу лет назад. Она осталась. Я уехал. Навещая родителей, я избегал ее. Я так и не смог простить ей собственной подлости и трусости. Я так и не смог простить ей того, что она натворила с собой.
В ТАСС вошла другая Лидия. Она была стройна, изящна, совершенна и недоступна. От таких женщин сходили с ума. По-настоящему. Я заметил, что у парней, у всех без исключения, перехватило дыхание. Только не у меня.
Меня удивило только, что Лидия вновь хороша. В моих воспоминаниях она оставалась полной, разрушившей границы собственного идеального лица, женщиной. Теперь же я наблюдал отреставрированную красоту. Вот и славно, подумал я. Мое сокровище восстановлено. Моя личная Прибалтика, моя собственная янтарная комната – сегодня ночью мне даже не придется никого цеплять.
Я взял стул и усадил Лидию рядом. Лидия поздоровались с парнями. Ребята тотчас потеряли всякое самообладание и принялись шутить. Как всегда, когда видели красотку. Я заметил, что у Фантика на руках были разномастные туз-король. «Попался», – подумал я.
Я налил Лидии коньяку. Она улыбнулась, сказала, что не хочет, но после всеобщего улюлюканья выпила. Я налил еще. Лидия вновь выпила и вцепилась в лимон. Парни переглянулись. Полетели юморески. Со всех сторон. Как стрелы. Как ласточки. Лидия рассмеялась.
Мы продолжали играть. Лидия отвечала на вопросы. Я слышал ее акцент. Во мне пробуждалось чудовище. Теперь мне хотелось увидеть ее тело, рассмотреть грудь. Я не верил, что ее спина и живот могут быть так же прекрасны, как собранное из лепестков прошлого лицо.
Я опустил руку под стол. Отыскал ладонь Лидии и сжал ее. Лидия не одернула руки. Наши пальцы сплелись. Я понял, что она по-прежнему любит. Я понял, что ночь решена. Перед этим придется немного поговорить, думал я, но это не так уж и страшно. У всего есть себестоимость. Джек-пот. Добыча сама приползла ко мне.
Так ни разу в жизни не испытав того, что люди называли странным словом «любовь», в тот вечер в ТАССе я пребывал в одном из немногих состояний, которые еще будоражили меня. Я получал вызов, я принимал пари.