Занавес приподнят
Шрифт:
И Гаснер тоже по привычке стоял у железной ограды. Его знали все, и он был знаком чуть ли не с каждым. Ему жгуче хотелось, чтобы столь радостная для него новость, сообщенная сыщиком Статеску, как можно скорее стала достоянием всех жителей города. Для этого достаточно было рассказать о ней одному-другому гуляющему обывателю. Но Гаснер выжидал. Ему хотелось найти такого собеседника, с которым можно было бы посмаковать это событие, отвести душу. Увидев наконец в толпе гуляющих своего приказчика Кирилла, Гаснер помахал ему рукой.
Подвыпившему приказчику польстило, что сам хозяин первым поздоровался
— Слушай сюда, Кирюша! Ты помнишь, как года два назад я выгнал босяка Томова из своего магазина?
— Как же не помнить, хозяин. Учеником он к вам нанялся… А до того отец его у вас приказчиком был…
— Так если ты, Кирюша, такой молодец, что все хорошо помнишь, то скажи, пожалуйста, что я тогда сказал, когда его выгнал?
Предвкушая желаемый и приятный ответ, Гаснер вытянул тонкую длинную шею, уперся руками в бока.
Приказчик замялся, пытаясь припомнить, из-за чего произошла тогда драка и что говорил хозяин, получив от Томова оплеуху. Но как Кирилл ни напрягал память, ничего, кроме визгливого крика хозяина, звавшего на помощь полицейского, припомнить не мог.
— У тебя же светлая голова, Кирюша! Ну, вспомнил?
— Кажись, вспомнил, хозяин, нерешительно начал было приказчик, недоумевая, на кой черт хозяину понадобилось именно сейчас, в праздничный день, вспоминать, как ему дали по морде.
— Ну, Кирюша, так говори же! — понукал Гаснер. — Что ты молчишь?
— Вы тогда велели позвать полицейского, потому что Томов шибко ударил вас по лицу и вы, кажись, даже упали…
Гаснер сморщился, словно вновь получил пощечину.
— А-а… Не то, Кирюшка! О чем ты?! — перебил он приказчика, а про себя подумал: «Болван! Фонька [45] остается фонькой… Ничтожество! Завтра же выгоню его, и будет бегать, как бездомная собака, по всему городу…»
Гаснер вспомнил, как тогда горожане потешались над ним, судачили промеж себя на все лады. Одни говорили, что Илюшка Томов «дал мануфактурщику в зубы», другие — «смазал по физиономии», третьи — еще более оскорбительно… Гаснер ходил сам не свой.
45
Оскорбительное прозвище неевреев.
«И вот теперь, пожалуйста, — размышлял Гаснер, — в новогодний день собственный приказчик, вместо того чтобы вспомнить пророческие слова своего хозяина, опять твердит, будто босяк Томов ударил меня по лицу! И не по лицу вовсе, а просто по уху!»
Раздраженный, но не потерявший самообладания мануфактурщик переспросил:
— Неужели ты забыл, Кирюша, что говорил твой хозяин? Я же тогда при всех в магазине сказал, что рано или поздно босяк Томов кончит острогом!
— Ага, верно, хозяин! Верно! — обрадовался приказчик. — Вы тогда так и сказали — острогом кончит…
— Ну, так ты, может быть, думаешь, что твой хозяин был не прав тогда?
— Что вы, хозяин!
— Так вот, Кирюшка, — доверительно произнес Гаснер. — Только что ко мне специально приходил Статеску. Ты знаешь, кто это?
— Как же, хозяин! В полиции
сыщиком служит.Кирилл вспомнил, как Гаснер чертыхался всякий раз, когда посылал подарки на дом Статеску, и, желая угодить хозяину, скороговоркой добавил:
— Низенький такой, пухлый, как жаба… Кто ж не знает этого легавого…
Гаснера удивил неуважительный отзыв приказчика о представителе власти.
— Так нельзя говорить, Кирюша! — сердито оборвал он приказчика. — Во-первых, Статеску — это власть! И так отзываться о власти — все равно что плевать против ветра… Во-вторых, пусть он пухлый и похож на жабу, но человек он неплохой для хороших людей… Благодаря ему в городе порядок, а мы иногда можем по воскресеньям торговать через заднюю дверь!.. Так вот, знаешь, что он сообщил мне? Босяк Томов, которого я выгнал из магазина, уже сидит в каталажке!
— Да ну?! Зацапали? — с нарочитым удивлением переспросил приказчик.
— Сидит прочно! А знаешь почему? Этот босяк хотел не меньше и не больше как взорвать дворец его величества!
— Вот это да! Теперь ему крышка…
— Так прав я был или нет? А? Только об этом, Кирюшка, пока никому ни слова… Ша!
Не прошло и часа, как об этой сенсационной новости «по секрету» узнали все гуляющие на бульваре, и конечно же нашлось немало людей, оказавшихся осведомленными до мельчайших подробностей, связанных с арестом Ильи Томова. «Заточен в тюрьму за попытку в самый канун рождества взорвать собор!» — уверял один. Другой тут же дополнял: «Как раз тогда, когда там должна была находиться королевская семья, патриарх, министры и дипломатический корпус!»
В таком именно виде вернулась к Гаснеру им же пущенная смесь правды и лжи. Сияя от удовольствия, он поспешил в кофейню «Венеция», так как не сомневался, что и там уже комментируют эту «страшную новость». Он не ошибся. Не успевший протрезвиться после новогоднего бала официант ресторана «Монте-Карло» уверял окруживших его людей, что видел в газете фотографию понуро шагающего Ильи Томова в сопровождении вооруженных карабинами жандармов.
— Крест святой! — уверял официант. — Своими глазами видел!
— В какой газете?
— Шут ее знает! Не то в «Тимпул», не то в «Курентул»… Я-то Илюху Томова знаю как облупленного! Соседом моим был. Мать его и сейчас живет там со своим стариком отцом. Тот тоже был отъявленный бунтарь, поди, десятка полтора лет на каторге отбарабанил за Татарбунары…
Гаснер чувствовал себя именинником. То и дело к нему обращались завсегдатаи кофейни «Венеция»:
— Ну и фрукт же, видать, был ваш ученик!
— И кто это надоумил вас взять его к себе в магазин, господин Гаснер?
— Взял я его сам, я же и выставил его! — торжествующе ответил мануфактурщик. — А кто, как не я, сказал тогда же, что он кончит острогом!
— Говорят, он бомбу хотел бросить? — спросил кто-то. — И где он мог ее взять? Бомбы же не продаются в магазинах, пусть даже в Бухаресте!
— Где он ее взял — не главное! Главное то, куда босяк хотел ее бросить! Бомбу, между прочим, можно бросить и в сортир… Ну а вы подумали, куда потом он должен был бежать? Или вы считаете, что босяк пошел учиться на авиатора, чтобы верой и правдой служить его величеству королю?!