Занавес приподнят

— Узнайте, пожалуйста, — нетерпеливо прервал Гитлер. — Пусть ее немедленно доставят сюда…

Канарис закрыл папку и направился в дальний угол кабинета, к телефонным аппаратам. Когда он вернулся к большому столу, за которым сидели фюрер и его приближенные, там уже лежала огромная карта.

— Разрешите доложить? — спросил Канарис в ответ на устремленный на него вопросительный взгляд фюрера.

— Да, пожалуйста. Поступили сведения?

— Поступили.

Адмирал зачитал лаконичную депешу, состоящую из перечня названий проливов и бухт, используемых англичанами в качестве временных баз для кораблей военно-морского флота.

Тотчас же в районы заливов Лосх-Эвве, Фёрт-оф-форт, Фёрт-оф-Кленд и других, перечисленных в депеше была отправлена разведывательная авиация для проверки данных абвера. Начальник главного имперского управления безопасности все еще не терял надежды уличить абвер. Гейдрих не верил, что Канарису удалось так быстро получить исчерпывающие сведения, о которых он докладывал фюреру.

На сей раз англичане встретили немецкие самолеты должным образом. Немногие уцелевшие экипажи доставили фотопленки, подтверждавшие большую часть абверовской информации.

Вопреки стараниям начальника главного имперского управления безопасности и кое-кого из его сторонников седой и смуглолицый адмирал без флота сумел настолько укрепить свое положение в среде национал-социалистской верхушки, что под словом «абвер» теперь стал подразумеваться Канарис, а под Канарисом — абвер…

Фюрер очень, высоко оценил работу абвера и особенно его главы.

Покидая имперскую канцелярию вместе с рейхсфюрером СС Гиммлером, стройный, лощеный обергруппенфюрер СС Гейдрих задумчиво произнес:

— Кто-то сказал, что ложь наиболее действенна в начале… Сегодня я убедился, что она гораздо эффективнее, если удается в конце!..

— Однако, — после некоторого раздумья ответил Гиммлер, — сегодня еще не конец… Нет, нет. Он впереди!

Гейдрих опустил глаза. На его бледном лице задвигались желваки.

— И это верно! Но я что-то не пойму: либо интуиция меня подводит либо с некоторых пор в божьем раю стали прислуживать черти?!

Гиммлер остановился. Ледяной взгляд его застыл за стеклышками пенсне; прищурив свои маленькие глазки, он после короткой паузы многозначительно ответил:

— Нет, Мой Рейнгардт… Вы, очевидно, хотели сказать, что в аду начали прислуживать святые? Или я вас не так понял?

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Хаим и Ойя поселились в помещении, которое Ионасы, как и сам владелец дома Симон Соломонзон, почему-то называли флигелем, а соседи-сабра не без основания окрестили времянкой. В этом небольшом квадратном строении в глубине двора, сложенном из крупного белого камня в незапамятные времена, было единственное и узкое, как бойница, оконце, выложенный каменными плитами пол, стены, штукатуренные, видимо, еще при царе Соломоне, и черепичная крыша, которая одновременно служила и потолком. Строение скорей всего когда-то было летней кухней, а потом, судя по тошнотворному запаху, его длительное время использовали как склад для козьих и овечьих шкур.

С приездом Ионасов в знойные дни Нуцина теща принимала здесь душ.

— Летом это же одно удовольствие! — призналась Хаиму старуха. — Вы знаете, какая жара тут бывает? Кошмар! Вода за два-три часа сама по себе нагревается… И главное, о водостоке думать не надо… Вы же видели, какие там трещины в полу?! Но это не так уж страшно…

Молодоженам пришлось основательно потрудиться, чтобы помещение стало мало-мальски пригодным для жилья. Они долго скребли и мыли пол, оттирали и обмазывали стены известью с песком, выносили груды мусора. Оба валились с ног от усталости, но не роптали. Ойя все принимала как должное, а Хаим прекрасно понимал, что немало семей с детьми, не говоря уже об иммигрантах, были бы счастливы получить и такое жилье, за которое, кстати, Симон Соломонзон уже установил арендную плату.

— Дружба дружбой, а денежкам — счет, — оправдывая эту поспешность, заметил Нуци. — И если ты думаешь, что мы с Эттилей не платим за нашу конуру столько, сколько не стоит весь этот дом, так ты глубоко ошибаешься, Хаймолэ!

Молодая пара постепенно обживала свои «хоромы». Появились примитивные, на удивление аккуратно сделанные самим Хаимом полочки и вешалки, заменившие новоселам и стол, и шкаф, и буфет. А вместо обещанных Нуци Ионом, но так и не привезенных циновок пол застелили картоном упаковочных коробок с яркой маркировкой благотворительного общества «Джойнт», которых во флигеле оказалось куда больше, чем в маленькой прихожей квартиры Ионасов.

Вскоре Хаима вызвали к Симону Соломонзону. На этот раз обошлось без угощений. Тоном, не терпящим возражений, Симон велел Хаиму приступить к работе в экспертно-импортном бюро.

— Тридцать пять шиллингов в неделю, — сказал он. — Дальше будет видно. Все зависит от вас, хавэр Волдитер. Не понравится, скажете.

Хаим был счастлив. Такое быстрое поступление на службу было настолько необычным явлением, что прослышавшие об этом соседи по дому стали поговаривать, будто холуц из Бессарабии — дальний родственник некоего очень влиятельного человека в эрец-Исраэле… «Не успел приехать, как ему уже все подают чуть ли не в постель!» — нашептывали завистники.

— Чему удивляться? — с апломбом отвечала Нуцина теща любопытствующим кумушкам. — Это же сделал не кто-нибудь, а Симон Соломонзон! Спросите лучше, чего не может этот человек?! Ему стоит только захотеть… Вы знаете, кто его отец? Я уже не говорю, кто брат его матери!.. Но не мешало бы всем им быть такими здоровыми, чтобы половина их богатств утекла к врачам… Такие они хорошие!..

В ночь перед выходом на работу Хаим не сомкнул глаз: предстояла работа, о которой он имел весьма смутное представление. Однако волнения Хаима оказались напрасными. Как выяснилось, для начала его обязанности сводились к выполнению несложных поручений, связанных с оформлением приема и отправки грузов. Правда, поручений этих было так много, что весь день он, как челнок, сновал то с кипой фрахтовых договоров от весовщика к товарному кассиру, то с пачкой накладных от пакгауза к погрузочной платформе, чтобы проследить за погрузкой или разгрузкой. К товарным операциям в порту Хаим не имел отношения. Там работать было куда сложнее. Порт в Тель-Авиве всего года три как был основан, и большая часть грузов шла через порты в Хайфе и Яффе. За этим участком были закреплены люди, более опытные и, о чем еще не догадывался Хаим, пользующиеся особым доверием Соломонзона и его непосредственных помощников. В частности, правой рукой его был там Нуци Ионас.

Хаим работал и не жаловался. Привыкал.

Задолго до наступления темноты Ойя на остановке дожидалась возвращения Хаима. Радости не было границ, когда он, сойдя с автобуса, вручил ей полученные вперед за неделю шиллинги и пиастры. Тотчас же они побежали в лавчонку, купили два пышных калача плетеного белого хлеба, коробку сахара и почти целый круг обернутой в серебристую фольгу колбасы, которую прежде не раз с вожделением созерцали на витринах магазинов.

— Скажите, пожалуйста, какие богачи объявились! — не преминула заметить Нуцина теща, разглядывая в руках Ойи кружок колбасы. — А на что будете жить потом? У нас ее кушает только Нуцилэ. Вы это знаете?!

Потекли дни за днями трудовой жизни. Хаим возвращался изрядно уставшим, и, быть может, поэтому молодая чета редко выходила за пределы своей хижины. Жили они скромно, старались быть незаметными. Всеми своими помыслами Ойя была устремлена к одной цели — самоотверженно заботиться о любимом супруге. Ей доставляло неизъяснимое счастье на виду у соседей каждое утро провожать его до автобусной остановки, нести сверток с завтраком и только с прибытием автобуса вручать его Хаиму. Изредка случалось, что Хаим уезжал вместе с Нуци на машине. Тогда Ойя стояла у ворот, пока автомобиль не скрывался из виду.