Занимательная геометрия

— Здесь удобнее обниматься будет. Места больше. Не удивляйся.

— Я поняла.

Он лишь протянул руку вперед, между сиденьями, чтобы добавить температуру, и тут же принялся расстегивать молнию на её куртке. Вика помогала, и расстегивать, и стягивать рукава, и сама забралась к нему на колени. Запустила руки под воротничок рубашки, пока он стягивал куртку с себя. Потом они долго, взахлеб, целовались. То жадно и голодно, до боли в прикушенных губах, то, словно опомнившись, с какой-то тягучей, тоскливой нежностью. Будто пытались, без слов, рассказать все недосказанное…

Весь мир его сосредоточился в этой точке — на окраине цивилизованного мира, в безлюдной, дикой темноте и холоде, в оазисе тихо урчащей мотором машины, на скрипящем от каждого движения сиденье. Он готов был больше никогда и ничего не видеть, не слышать и не ощущать, кроме этого хрупкого, закутанного в кучу одежек тела, ничего более не был готов воспринимать… Руки уже нетерпеливо пробирались под край теплого свитерка, нащупывая гибкую поясницу, пробегаясь пальцами по хрупким позвонкам…

Звонок телефона прервал это сладкое сумасшествие. Мелодия, которая заставила опомниться и нажать на зеленую кнопку, не раздумывая…

Где-то, очень рядом, тяжело и прерывисто дышала Вика, а он уже внимательно слушал голосок в динамике:

— Пливет! Ты где? А я жду, а тебя нет!

— Да, Ромашка… Я приеду. Еще увидимся, ты не переживай, я никуда не денусь…

Он о чем-то ласково болтал с мальчиком, не всегда понимая смысл его скороговорки, местами лишь угадывая… И чувствовал, как застывает, как отстраняется Вика… Поймал её пальцы, ободряюще сжал, не позволяя окончательно уйти глубоко в себя…

Что-то в нем сейчас с оглушающим треском рвалось на части: он не мог прекратить разговор, и точно так же не мог забыть про девушку, с трудом обретенное спокойствие вдребезги рассыпалось…

А Рома никак не мог наговориться. Он, действительно, скучал. В первый же день после их приезда, Дэн "по — мужски" условился с парнем: звонить только по вечерам, не отвлекать от важных дел и совещаний. И тот терпеливо ждал, когда цифирки на часах перевалят за восемнадцать. Иногда, проявляя чудеса выдержки, умудрялся дотерпеть до семи. Сегодня они уже успели встретиться и поболтать, но Денис слабодушно удрал. Сюда, к Вике.

Наконец, он смог убедить мальчика, что никуда не пропал, и они еще увидятся…

Нажав отбой, устало привалился к сиденью и долго молчал. Непозволительно долго. И был безумно благодарен Вике за то, что не стала теребить его вопросами и упреками. За это, наверное, и любил. Да, теперь он готов был в этом себе признаться…

Он притянул её пальчики к губам, прикоснулся к ним нежно, в знак благодарности… За все. И за то, что не мог выразить даже словами.

Девушка замерла, потом осторожно высвободила руку, погладила по щеке…Заглянула в глаза, пытливо…

— Привязался к нему, да? У тебя голос такой сейчас был… никогда бы не подумала, что умеешь так… ласково….

— Ничего себе! А с тобой, разве, я не ласково говорю? — Он удивился, деланно, прекрасно понимая, о чем речь. Но очень не хотелось сейчас, чтобы вдруг выплыла ненужная ревность. Тем более — к пацану.

— Ласково. Но, все равно, не так. — Вика перебралась к нему на колени. — Ты не думай, Денис. Я ничего такого не сочиню. Просто…

Она как-то потерянно потерлась о его плечо щекой, вздохнула, задумалась о чем-то своем…

— Что, Вик? Что "просто"? Говори, а то я пугаться начну…

— Я ему позавидовала сейчас. Роме.

— Господи… Вика, ты в своем уме? Я не собираюсь менять тебя на парня! Я сейчас о чем тебе говорил, столько времени?

— Да я не о том…

— А о чем же?

— Да… не хочу даже… скажешь потом, что жалуюсь… на совесть давлю… не хочу об этом.

— Вик…

Она выдохнула, явно собираясь с силами. Собралась. Не поднимая глаз, тихо заговорила:

— Я так в детстве мечтала, что когда-нибудь папа меня найдет, и тоже будет так разговаривать. А я ему буду рассказывать, про все — все на свете… А он будет слушать… спрашивать… смеяться над чем-то… Не бери в голову, Денис. Я уже взрослая. И поняла, что нет у меня никакого папы. Мама, по — моему, не до конца знает, кто он. Или не хочет говорить.

— Вика… — Он не знал, что на это сказать, и как себя вести. И, наверное, вовсе не был рад такие вещи слышать. Без того уже тошно, а тут еще — сверху на совесть накладывают пару камней…

— Денис… Не нужно мне ничего объяснять. Я только рада, что ты оказался человеком, а не бесчувственным чурбаном. Нужно бы злиться… но…. мне грустно, Денис, и все.

— Малыш, не придумывай. Я такой же чурбан, как и все. И даже не задумывался, ни разу, о пацане, пока не увидел, как он похож на Ромку, в детстве. Глянул на меня, как-то исподлобья, и резануло так, мощно… Дашка, конечно, идиотка. Себе и парню жизнь испоганила, да и мне тоже. Кто её тогда за язык тянул? Глупость бабья, больше ничего. А теперь мне в нос тыкает, что я был не прав, что не дал ей возможность все объяснить, все исправить… Только мне, Вик, уже по хрену, что она там говорит. Смотрю на нее — и ничего не дергается. Ни холодно, ни горячо. И жить не смогу с ней, даже из-за парня. Вернее, из-за него и не смогу.

Вика, до того затихшая, вновь встрепенулась.

— Почему?

— Так у нее же, что ни день, то скандал. С воплями, истериками, слезами… То меня обвиняет, то себя, то брата. А пацан ее слушает, не понимает, но тоже истерит. Хочется выставить её, к хренам, на улицу, а мальчишку у себя оставить. Приходится молчать и не спорить, чтобы нас обоих не доводила.

— Совсем все плохо?

Он усмехнулся:

— Когда молчит — терпимо. Я б её доктору, конечно, показал… Чтобы нервишки полечила…

— А если вылечит? В смысле, если она, вдруг, начнет вести себя нормально?

— Я буду рад и спокоен за парня. А так, вообще, подумываю родителей поднапрячь. Пусть ведут её к нужному доктору и проверят мозги. Может, ей ребенка, вообще, нельзя доверять. С такими-то закидонами…

— Что, неужели, так плохо все? Может, она с непривычки так себя ведет? Или пытается тебя убедить в чем-то?

— Да бес её знает, Вика. Мне сложно судить. Но то, что я вижу, меня раздражает и расстраивает. Хотя… Если бы была проблема, предки давно бы уже занялись…

— Они так плотно общаются?

— А что им еще осталось? Ромки нет, я — далеко. Одна надежда и радость — мелкий. Так-то, сейчас могу понять, почему они так привязались… Другого не пойму — на хрена они в мою жизнь до сих пор лезут? Ведь тогда же все порешали. Они свой выбор сделали, что теперь угомониться не могут?

— Ну, наверное, надеются, что когда-нибудь и ты к ним вернешься. Думаешь, просто им пережить?

— Вик, а мне — легко? Мне — просто? Тогда… — он явно проглотил ругательство. — Практически на хрен меня послали, с претензиями, и теперь…