Западная война

– Все вернулись? – Громко спросил Николай Александрович.

– Все, - ответила за них Мария Федоровна.

Император взглянул на Клеопатру. Та сидела на кресле и тихо плакала с дрожащими губами. Оно и понятно. Какой матери просто принять казнь своих детей?

– Я посоветовался с мамой и решил, что предложенное мною наказание слишком суровое. И если я приведу его в исполнение, то ничем не буду лучше, чем эти скоты. Да и державный интерес от этого явно пострадает. Поэтому каждый из обвиненных должен сам придумать себе достойное наказание, дабы искупить свою вину перед Империей и семьей. И через неделю здесь же – выступить и обо всем сообщить. А мы подумаем – как с ними поступить. Но одно, все же, я вынужден сделать уже сейчас. С сего момента вы оба, - указал он на Ярослава и Святополка, - временно исключены из Великой сотни. Всеволод – первый наследник. В случае чего, Мария Федоровна при нем регент до совершеннолетия. Окончательное решение будет принимать совет семьи через неделю.

Оба парня закивали. Да и все остальные. Клеопатра перешла в плащ навзрыд, уже совсем не сдерживаясь. Видимо, прорвало окончательно. А Мария Федоровна, стоявшая рядом с сыном, шепнула ему на ухо:

– Спасибо.

– Тебе спасибо, - также тихо ответил он. – Пойдем, нам надо поговорить. Вопрос, который ты подняла, действительно очень важный.

После чего развернулся и, не прощаясь ни с кем, отправился на выход из помещения. Мария Федоровна, немедля и не колеблясь, последовала за ним…

Часть 3. Глава 5

Глава 5

1914, июля 1, окрестности Лауэнбурга

Николай Александрович подошел к берегу Эльбы и осмотрелся.

Прямо у реки стояли его войска. С этой стороны. А с той расположились немцы. Вон какая толпа. И те, и другие, впрочем, стояли открыты, демонстративно. С оружием, но никто никуда не целился, даже напротив - все держали «стволы» подчеркнуто опущенными в землю.

Чуть-чуть помедлив Император подошел к лодочке. Сел в нее. И несколько бойцов, мерно работая веслами, без всякой спешки и суеты повезли его к большому, крупному плоту, что зафиксировали посреди реки на якорях.

С той стороны также поступил Вильгельм II, которые нервно курил вот уже несколько минут прямо на берегу. Прохаживаясь, словно на прогулке.

Пристав к плоту один из бойцов вылез на него и помог выбраться Императору. Который прошел к центру и сел на небольшое плетеное кресло, поставленное там. Одно из двух, стоящих напротив друг друга, но не в оппозицию берегам, а с ориентацией на север и юг, чтобы обоих переговорщиков можно было разглядеть с любого берега. А лодка же, дождавшись, выхода на плот Вильгельма II, отчалила, как и ее германская товарка, дабы не мешать приватной беседе.

– Доброго дня, - без всякой радости в голосе произнес Николай.

– Доброго дня, - ответил Вильгельм, присаживаясь в кресло. – Я вижу, вы не в настроении беседовать.

– Очень надеюсь на то, что это не помешает нам решить наши разногласия.

– Это так вас подкосили проблемы в семье? Понимаю. – Едва сдерживая усмешку, подпустил колкость Вильгельм, давая понять, что он в курсе всего, как и, вероятно, все заинтересованные лица. Но тут же осекся от взгляда Императора, пугающего… жуткого…

Николай сверкнул глаза, давая возможность проявиться накрывающей его ярости, и тут же взял себя в руки. Его лицо разгладилось и стало безмятежно нейтральным. Как и вообще весь вид. Спокоен. Уверен в себе. Доволен жизнью. Как клерик Тетраграмматона Джон Престон в финале своей истории. Раз – и все. Перед Вильгельмом уже совсем другой человек, с маской холодной вежливости на лице. И это разительное изменение испугало Вильгельма куда больше, чем вспыхнувшая на мгновение безумная ярость в глазах собеседника… такая сильная, что он подумал, что тот на него сейчас наброситься.

– На свете не существует проблем, Вилли. Есть лишь ситуации.

– Понимаю, - с трудом выдавил из себя Вильгельм. – Но это такой удар.

– Англичане и вам объявили войну.

– Войну? – Выгнув бровь переспросил Кайзер. – Да какая это война? Как шакалы набросились, норовя урвать и себе кусок.

– Это не самое мерзкое, что они могли сделать, - все тем же благожелательным тоном возразил Император.

Позавчера произошел семейный совет.

Благодаря очень своевременным словам Марии Федоровны Николай Александрович сумел понять, в какую удивительно мерзкую, прямо-таки патовую ситуацию загнали его англичане. Поэтому он был вынужден проявить некоторую гибкость и дать этим мерзавцам чувство надежды.

А сам… сам занялся подготовкой Августейшей фамилии, членов которой, не запятнанных в игрищах с сектантами, он поочередно приглашал к себе в кабинет и просто давал фото жертв. Тех самых растерзанных девушек и юношей. Да-да. Юношей там тоже забивали, хоть и менее изощренным способом, но от того не менее жутким.

Первой в списке стала Мария Федоровна. Видимо у нее было не очень живое воображение и там, при устном, кратком пересказе, она не поняла всей глубины грехопадения своих внуков. А тут… первым делом ее вырвало от вида этих фотокарточек. А потом она озверела. Николай ее никогда ТАКОЙ не видел. Особенно после слов, что в финале цикла ритуалов они должны были пролить родную кровь, дабы «снять порчу». Аналогичный эффект эти фотографии произвели и на остальных. И если мужчины еще держались, то женщины… их накрывало.

Ничего дополнительно пояснять, как правило, не требовалось.

Просто фото.

Их хватало.

Поэтому, когда через неделю, ободренные и окрыленные мерзавцы стали рассказывать всякий вздор, вроде пожизненного лишения сладкого, судьи это не оценили. Именно судьи. Потому что их родственники, не замешанные в работе секты, превратились из адвокатов в судей. Сам Николай Александрович даже слова не произнес. Просто сидел в стороне и молча наблюдал, доверив судьбу этих «трупов» своим родственникам.

Мария Федоровна правильно сказала – накажи их он сам – ему бы не простили. Второй чистки среди Романовых семья бы не стерпела. И если не сейчас, то после смерти постаралась бы отомстить. Не ему, так его делам. Пусть не сразу. Пусть не в полном объеме. Но это ничего не меняло. Поэтому он и доверил судьбу этих мерзавцев их же собственным родственникам, предварительно все подготовив. То есть, дал стае возможность загрызть этих «бешенных собак» самостоятельно. Тем самым «повязав их кровью». Всех. Причем публично. Ведь в опубликованном 30 июня манифесте было указано, что эти члены Августейшей фамилии наказаны за преступления против Империи. И наказаны они по решению семейного совета с поименным указанием тех, кто проголосовал. То есть, Николай Александрович переложил ответственность за наказание с себя на них… и так, чтобы они уже потом не отвертелись…

Всех, причастных к этой секте, лишали прав, наград и достоинств, а также имущества движимого и недвижимо. Вплоть до несчастных трусов. Их удаляли из Великой сотни, без права на восстановление под любыми предлогами. Их лишали фамилии. Их лишали родства. От них просто отказывались и отворачивались. Также им запрещали в принципе занимать какие-либо руководящие, выборные или публичные должности. И после этого, последним штрихом, приговаривали к двадцати пяти годам исправительных работ без права переписки. Кое-кто предлагал просто убить, но семейный совет, посовещавшись, посчитал что смерть – это будет слишком просто и быстро. Даже какая-нибудь жуткая, вроде сжигания на костре или варка в масле заживо.