Западня

Ровно в десять она подошла к развалинам склада, сгоревшего еще в начале войны. Через минуту появился Бирюков. Он был чем-то подавлен и угрюмо прислонился к стене так, чтобы его не было видно со стороны дороги.

— Плохие вести, Тоня: умер Федор Михайлович!

Она стояла молча, не в силах двинуться с места, забыв обо всем, что ее сюда привело. Неужели же она никогда больше не услышит чуть хрипловатого, но такого задушевного голоса!

— Это точно? — спросила она, понимая, что вопрос ее нелеп.

— Да, из катакомб ко мне приходил связной. Теперь я буду во главе группы.

— Бирюков! — сказала она. — Я убила того, кто его ранил…

Он с сомнением оглядел ее с ног до головы, как бы примеривая, способна ли она на это. Очевидно, решил, что не способна, ничего не сказал.

— Ну как? Удалось что нибудь сделать? — проговорил он.

— Аусвайсы у Корабельникова есть. Несколько штук лежит в его столе в голубой папке…

— Достать можешь?

— Опасно.

— Ну, а когда уходит секретарша?

— Часов в семь.

— Ты же можешь остаться после нее?

— Могу.

— Ну так вот! Выжди, когда этого типа куда-нибудь вызовут или он сам уйдет…

— Все равно опасно. Мне не разрешено входить в его кабинет без вызова.

— Так дело не пойдет, — рассердился Бирюков. — Тебе что, нужно персональное приглашение, напечатанное в типографии с золотым обрезом?

— Не могу. Не могу рисковать! Ты пойми, у меня свое задание. Помогать буду, не отказываюсь!

Девчонка, которая многим ему обязана, выступает как равная партнерша! Но она смотрела на него с такой непонятно откуда взявшейся силой внутреннего упорства, что он невольно опустил глаза.

— Ладно, — проговорил он, — достанем сами… Так, значит, секретарша в семь уже смывается?

— Иногда задерживается минут на десять.

— На сколько примерно времени Корабельников покидает свой кабинет?

— По-разному. Иногда минут на десять, а иногда на час, если, например, идет на причалы.

— Где он хранит папку?

— В среднем ящике стола… Но на бланках нет печати, — добавила она.

— А где их ставят?

— В приемной Петри, адъютант.

— Черт побери, как все запутывается! — На его широких скулах напряглись желваки.

— Может быть, поможет Тюллер, — подсказала Тоня.

— Возможно!.. Так вот, где окно приемной Корабельникова, я знаю. Давай договоримся о сигналах. Когда уйдет секретарша, ты откроешь форточку. Когда выйдет Корабельников, ты ее закроешь — и сразу же убирайся!

— Но он часто приказывает его дожидаться…

— Тогда уж тебе придется разыграть пострадавшую. Другого выхода нет.

— Ну, а если он быстро вернется?

— Уж не знаю. Все зависит от того, как он себя поведет.

— Он может закричать, и тогда услышат в коридоре.

— Все не так-то просто! Сначала он выйдет в приемную, а там будет его дожидаться посетитель с важным делом… Поговорив с ним, он войдет в кабинет. Посетитель — за ним и тут же ткнет ему в бок револьвер. Тут уже не до криков!

— Но ведь в любом случае кабинет будет заперт. Уходя вечером даже на несколько минут, он никогда не оставляет его открытым.

— Какой замок?

— Французский.

— Ну, так оттянуть одну половинку двери, поддеть язычок ломиком — секундное дело.

— А если он не уйдет и будет сидеть и час, и два? До позднего вечера?

— Тогда все переносится на завтра. Считай, обо всем договорились — выполнять все, как надо!

Тоня отошла на несколько шагов, потом обернулась;

— Только помни: для твоих ребят — мы с тобой не знакомы.

— Это ясно, — сумрачно улыбнулся Бирюков.

Тоня привыкла не задавать лишних вопросов, но из самой заинтересованности Бирюкова, готового пойти на крайний шаг, больше, чем из слов, поняла, что пропуска нужны для какой-то важной операции.

Возможно, Бирюков и посвятил бы ее в свои планы, но она сама опустила заслонку между ними.

У нее ведь много своих забот. Днем на рейде появился военный корабль, к нему на катере направился сам начальник порта, прихватив с собой офицеров. Наверняка в Одессу прибыл какой-то важный инспектор.

Вот бы его и поприветствовать бомбежкой!

В первые дни она требовала в своих донесениях усилить налеты авиации. Позавчера, на рассвете, три самолета бомбили порт. Когда Тоня проснулась от тяжких разрывов, ею овладело чувство радости — наконец-то! Призывы услышаны — значит, ее усилия не пропадают даром.

А утром в порту при виде глубоких воронок у причалов и разрушенных кирпичных складов возникло иное, сложное и противоречивое чувство. Враг все же уходит — нужны ли такие разрушения? Однако именно сегодня налет на рейд был бы весьма кстати. Но сводка для Савицкого будет положена в «почтовый ящик» для радистки только на следующее утро. А корабль не задержится и к рассвету уже исчезнет за горизонтом.

За один сегодняшний день у Тони накопилось столько наблюдений, что, пожалуй, радистке придется выходить на связь два раза в сутки.

Во-первых, срочное донесение о том, что гитлеровцы готовят взрыв в порту; во-вторых, в порт начинают прибывать с фронта потрепанные части эсэсовской дивизии; в-третьих, в семнадцать часов в открытое море вышел транспорт с солдатами, трюм его наполнен зерном.

К шести часам вечера она уже разнесла все пакеты и заняла свое привычное место за маленьким столиком в углу приемной — сюда она переложила документы, чтобы зарегистрировать в большой амбарной книге.

Корабельников и не требовал такого тщательного делопроизводства, но, заметив услужливую педантичность девушки, счел нужным отметить это поощрительной улыбкой.

В семь тридцать, когда за окном начало смеркаться, Корабельников вызвал к себе Марию-Семеновну. Разговор, очевидно, был очень важным, потому что оба говорили, понизив голос до шепота, так что, если бы Тоня не прислушивалась, можно было бы подумать, что за дверью полная тишина.

Через две минуты Мария Семеновна вышла и, сдерживая волнение, начала собирать вещи.

Нагнувшись над своей амбарной книгой, Тоня терпеливо вписывала в графу краткое содержание очередной бумаги. Полная сосредоточенность, ни одного взгляда ни на дверь, ни в сторону Марии Семеновны.