Запах цветущего кедра

Неволина усмехнулась и вздохнула.

— Конкуренция...

— Не понял?

— Айнура подмяла под себя тему страждущих детей. Татарская мафия... — и опять глянула прямо, проникновенно. — Но благо в нашей стране обмануты и обездолены не только больные младенцы. Женщины и матери этих детей страдают ещё больше.

— То есть феминистская организация?

— Почему я должна защищать мужчин, которые унижают прежде всего женщину, делают её товаром, продают в сексуальное рабство?

— Вас кто-то обидел? — догадался Колюжный, всё ещё следуя материнскому воспитанию в отношениях с женщинами.

— Меня трудно обидеть! — самоуверенно произнесла Неволина. — Ты же понимаешь: сниматься в кино, играть несчастных жён олигархов мало.

Он вдруг увидел, что манящая красота её призрачна и так же пластична, как силикон; она буквально превращается в блин, как только снимается актёрская маска. Сейчас актриса заговорила о неких сокровенных подробностях своего существования и тот час же стала походить на ту болезненную женщину, даже без грима.

— Какие проблемы у Рассохина на Карагаче? — решил пощадить её Колюжный.

— У него похитили спутницу, какую-то питерскую даму. Вот тебе ещё одна пострадавшая.

— Не было у него дамы! — изумился Вячеслав. — Он поехал один. Откуда информация?

— Из надёжных источников, — тоном разведчика проговорила Неволина. — У меня в общине на Гнилой Прорве свой человек. Да, я вынуждена засылать волонтёров в самое логово. Чтоб снимали и писали, документировали. Сорокин создал на Карагаче закрытую ортодоксальную секту. По типу американских. У него в неволе находится около сорока женщин. Обманутых, забитых, замордованных, доведённых до состояния рабства. У некоторых есть маленькие дети! Женщин проводят сквозь ужасное чистилище, потом дают новые имена и заставляют ходить голыми. Местные власти куплены и попустительствуют. Да и кому теперь нужны эти несчастные? Бездомные, душевнобольные, с исковерканной судьбой?

— Хотите сказать: даму Рассохина похитили сектанты?

— Пока не ясно, знает только Рассохин. А может, и ты, коль друзья.

— Я про неё впервые слышу! Может, перепутал информатор? У Станислава Ивановича похищали женщину на Карагаче, и кажется, питерскую. Но лет тридцать назад!

— Значит, вторую похитили.

— Такого быть не может!

— Я проверила, — невозмутимо произнесла звезда. — Дама у Рассохина была. И не стало. Возможно, сорокинская секта причастна. В концлагере на Гнилой Прорве новеньких содержат на карантине, в изоляции. Могли увезти в другой лагерь. Их у Сорокина на Карагаче несколько. Ты бы должен знать, кто похищает и зачем.

У Колюжного ни слов, ни аргументов не нашлось.

— Да откуда мне знать?

Она умела быть убедительной не только в кино и давить умела своим трепетным, нежным голоском, словно катком асфальтовым.

— Ты финансировал экспедицию, а теперь ищешь Сорокина. Значит, в курсе дел.

Больше всего Вячеслав не любил оправдываться, ибо чувствовал свою бестолковость.

— Я особенно не вникал в суть, — чуть ли не залепетал он, испытывая при этом омерзение. — Рассохин попросил найти этого Сорокина, точнее, сначала его книжку про какую-то пророчицу. И выяснить, существует ли она в самом деле или выдумка...

— Значит, у тебя есть связь с Рассохиным?

— И связи нет! Он через своего друга, Бурнашова, попросил.

— Верю, — благосклонно отозвалась Неволина. — Не зря сказали: ты просто экстремал, любитель приключений. Вот и возьму завтра на экстремальную встречу к Стюарту!

— Всё-таки мне показалось, что это не Стюарт, — слабо трепыхнулся Колюжный. — Тот, что вещал со сцены... Не Сорокин.

— Кто же ещё?

— Не знаю... Может, помощник, сподвижник. И явно умнее самого гуру. Просто я слушал, с книжкой сравнивал. Здесь хоть что-то есть вразумительное.

— Пожалуй, да, — легкомысленно согласилась звезда. — В книжке-то вообще эзотерическая бредятина.

— Про чишовел интересно. Термин странный, никогда не слышал...

— Это что?

— Энергия смерти.

— Я прослушала... Ладно, завтра всё проверим! — Неволина тронула своего охранника за плечо. — Поехали!

Вячеслав вышел из машины с ощущением, будто его эта барыня только что оттаскала за ухо.

4

Больше всего она опасалась обещанного лешим сватом чистилища, которое предстояло пройти в ските у молчунов, поэтому всё лето думала о побеге. Но мысль эта жила в ней как-то отвлечённо, не содержала никаких конкретных планов и, скорее, была только неким умозрительным желанием. Она даже не знала, где находится, и если бежать, то в какую сторону, на чём, и более-менее ясным казался ей только срок. Как только попытаются провести сквозь муки чистилища, которые хоть и вызывали любопытство, однако представлялись адскими. И если этого не случится, то самое время бежать под осень, когда будет заканчиваться полевой сезон.

Она воображала, как неожиданно явится на прииск или в лагерь отряда, словно с неба свалится! Ведь к тому времени её почти перестанут искать, строить предположения, выдвигать версии и будут лишь вспоминать у вечерних костров, даже кто-нибудь из самодеятельных бардов сочинит песню. Она же внезапно придёт, возникнет из небытия, и вот тут поднимется такая волна! Молва пойдёт не только по Карагачу и Сибири — до Питера долетит, и все станут рассказывать, как неведомые миру кержаки из таинственного толка погорельцев похитили студентку из горного — Женю Семёнову, как она пробыла в плену несколько месяцев и с великими трудами бежала.

Чтобы ещё пуще раззадорить будущее любопытство к её приключениям, она завела дневник, благо, что чистых полевых книжек-блокнотов было несколько, и стала записывать впечатления каждого дня. И ещё не скрываясь, снимала жизнь огнепальных, жилища, домашнюю утварь и даже делала портреты. При этом по-детски радовалась, что взяла с собой много плёнки! Она ощущала себя путешественником, первооткрывателем неведомой цивилизации, некой инопланетной жизни. Правда, кержаки-погорельцы откуда-то знали про фотоаппарат и что он может снимать точные картинки — удивить их чем-либо было трудно, однако фотографировать не запрещали. Ей вообще ничего не запрещали и даже не охраняли, не присматривали и тем паче не запирали: делай что угодно, ходи где вздумается!

На следующий день после того, как её привезли в потаённый скит, посмотреть на добытую невесту пришла старуха, внешне похожая на сказочную Бабу-ягу. Она бесцеремонно растрепала Жене волосы на голове и отпрянула.

— Мыть да чистить надобно отроковицу! — сказала Прокоше. — Вся во вшах да блохах! Фу!

А она только что из бани пришла и блаженствовала от чистоты и ощущения лёгкости. В тот же день Женя попробовала если не сбежать, то хотя бы разведать местность, поскольку не имела представления, где находится. Душистый, потворствующий неге аромат кедрового цвета действовал как снотворное, и она проспала почти всё время, пока они плыли на обласе по бесконечным разливам и озёрам. Пленнице не завязывали глаза, никак не скрывали пути, а навели приятный, нескончаемый морок — это уже потом Женя узнала, как погорельцы умеют морочить голову. Всю дорогу она лишь изредка просыпалась, замечала какие-то детали и ориентиры, однако над нею склонялся иконописный лик жениха — и всё окружающее пространство превращалась в некий малозначащий фон.

У молчуна Прокоши взгляд был какой-то говорящий, необъяснимо притягательный, и тонкая струнка разума едва слышно позванивала, как далёкое эхо, заставляя сожалеть, что ещё ни разу на свете она не встречала таких манящих мужских глаз, вселяющих уверенность и бескрайний душевный комфорт. Она не хотела, но тянулась к нему, как тянулась бы всякая женщина, обласканная и вдохновлённая таким взором. Это можно было бы назвать и наваждением, и чарами, и колдовством, но угасающий звук разума не мог уже совладать, казалось бы, с неуместной, неестественной, сумасшедшей мыслью, которая умещалась в три слова — «это мой мужчина».