Запах искусственной свежести (сборник)

Он привстал из-за стола. В одной руке поэт держал рюмку, а в другой – вилку с наколотой на нее килькой. Ею-то он и помахивал в такт пятистопному ямбу.

«Хорошо еще, что не как портянка», – подумал я с тоской, вполне отдавая себе отчет в том, что мало понимаю в поэзии.

Во всяком случае, гораздо меньше Ашота, которого, впрочем, я чтил как отличного товарища.

А он между тем продолжил поэтическую мысль, как бы отвечая на мои размышления:

Душа моя как простыня разверстаМерцанием неведомых миров,Но ты ее не ковыряй отверткой,Не привлекай усердных докторов. И – руки прочь! Душа моя беглянка.Любовь и смерть пылают, огнь и лед!Прощений не прошу, душа моя – портянка!И ноги ваши в струпьях оботрет.

Примерно в середине декламации душевно-духовная раздвоенность всего литературного отдела достигла максимальной величины. Тут-то к нам в комнату и вошел наш искусствознай и культуровед Эдик Лесневич. Как раз тогда все преподаватели истории КПСС переквалифицировались в культуроведов, но Эдик был настоящий.

Мой близкий товарищ с ходу сделал успокоительный жест ладонью, как будто кого-то останавливал. Он ясно показывал всем, что вовсе не на хвост пришел падать, а просто по делу. «Хвостовиков» в редакции не любили.

Жест Эдика никакой гарантии не давал. После него он вполне мог бы и упасть на этот самый хвост. Но все успокоились, дань корпоративным предрассудкам была отдана.

Эдик вежливо дослушал стихи и лишь потом вытянул меня за рукав в коридор.

Едва за нами закрылась дверь, он сказал серьезным и грустным голосом:

– Да!.. Один из редких, более или менее трезвых русских классиков сказал как-то, что писать стихами столь же естественно, как ходить, приседая на каждом втором или третьем шаге. Ты не знаешь, кто это был?

– Не знаю, но точно не Тер-Акопян. Что-то случилось?

– Салтыков-Щедрин, неуч…

Он быстро изложил мне суть дела. Она заключалась в том, что у него появился срочный и дорогой заказ для одного бульварного женского издания на написание сексуального гороскопа к завтрашнему дню. Эдик предложил мне немедленно заняться этим делом вместе с ним. Мол, время не терпит.

– Какого гороскопа? – возмущенно вырвалось у меня, не отошедшего еще от предметов возвышенных.

– Сексуального. А что тут такого-то? Ну, или эротического, не знаю точно, один черт, – сказал Эдик, раздраженный моим возмущением.

Я молча повернулся, уже схватился за ручку двери и с облегчением подумал, что сейчас продолжу праздник. Надо же, мимо одной рюмки я из-за этого Эдика уже пролетел. Он все время выступает с дурацкими, совершенно низменными предложениями, а там без меня самогонку допивают и о русской душе толкуют!..

Но тут он назвал сумму обещанного гонорара, и я выпустил дверную ручку из собственной. Гонорар равнялся нашей месячной зарплате, правда, на двоих. Но все равно хорошо.

Тогда я сказал ему, что, конечно, за такую сумму можно написать все что угодно, но как раз меньше всего этот гороскоп. Поскольку я не являюсь специалистом ни в том, ни в другом, в смысле – ни в гороскопах, ни в сексе. Я и обычных-то гороскопов не только никогда не писал, но даже не прочитал ни одного до конца. Я даже всех знаков зодиака не знаю, только штуки две-три. Не надо ли этому женскому изданию за те же деньги статью о влиянии Достоевского на Кьеркегора и обратно? Я как раз сейчас пишу ее для одного философского журнала за гораздо меньшие деньги, но с удовольствием уступлю в женский журнал. На худой конец, я могу написать им про ветхозаветную чувственность у Розанова…

Тут Эдик хмуро перебил меня:

– Да пошел ты со своей ветхозаветной чувственностью, проявляемой Корнеем Чуковским к Агнии Барто!.. Им это не надо. Послушай, я все придумал, – сказал он уже спокойным серьезным шепотом. – Мы берем какой-нибудь обычный гороскоп, той же Глобы, к примеру. Я уже достал. Нам понадобится эта – как там ее?.. Да, «Камасутра». В машбюро у девок есть экземпляр. Ну и чего там еще? Книжка какая-нибудь типа «Молодым супругам». Это ты возьмешь в библиотеке. Поспеши, через полчаса она закрывается. Все остальное – фантазия. Кто из нас пишет диссер на тему «Категории мотивации нравственной оппозиции»? – съехидничал он, слегка переврав тему моей диссертации. – Это ж, поди, потруднее будет, чем какой-то там сексуальный гороскоп написать. Не робей, Жека!..

– Может, все-таки эротический? – с надеждой спросил я.

– Да какая разница! Хоть порнографический, – ответил он. – Ты пойми, я и без тебя справился бы, но уж больно времени мало. Завтра в три за ним приедет курьер из «Женских дел». Так что я делю этот суперзаработок с тобой, как с лучшим другом. Поэтому бросай пить и дуй в библиотеку. Делим объем поровну, по шесть знаков зодиака, завтра встречаемся и дорабатываем.

Я зашел в комнату литературного отдела и будто бы не уходил оттуда!

Ашот, продолжая дирижировать килькой на вилке, читал свое очередное метафизическое сочинение:

Взлетев к вершинам мирозданья,Я одинок, я весь намок…

Самогонки в бутылке порядком убыло, а редакционный народ нетерпеливо ерзал, измотавшись внимать нездешней гармонии. Я стал прощаться, что вызвало едва скрываемую радость. Одним питухом меньше. Но было и удивление, от которого иные, убаюканные мерным покачиванием четырехстопного ямба, даже проснулись. Небывалое же дело! Человек уходит не допив бутылки, а там еще и вторая есть, непочатая!

Куда обычнее была другая ситуация. Допив до капли, все смотрели друг на друга влажными тоскующими взглядами, начинали рыться в карманах и скидываться – у кого сколько, а потом бежали за добавкой. Я и сам жалел, что ухожу, но дело не терпело.

О если б я предвидеть могНеимоверные страданья,Что ждут меня без упованья…

Гудение Ашота не умолкало. Это был явно сонет. Мне ужасно хотелось дослушать его до терцетов.

«На что мне приходится менять этот высокий накал!» – подумал я, кивком распрощался и вышел из редакции.

2

Придя домой, я сказал своей подруге Насте, что должен срочно настрочить статью по теме диссертации, поскольку сказать ей правду про сексуальный гороскоп я не решился. Настя была девушка интеллигентная, воздушная и возвышенная, тоже научный работник. Ну, в смысле – училась в аспирантуре и писала диссертацию на тему «Мыслеобраз греха…». Нет, мне теперь не упомнить. Короче – по старинной французской гравюре. Таковые, довольно-таки, следует признать, красивые, висели у нас на всех пустых пространствах стен в съемной квартире и даже на двери туалета, правда – только с внешней стороны.

На внутреннюю я повесил что-то действительно для души, хоть и в купальниках. Да и эти картинки стали причиной широкомасштабных по времени и постоянству Настиных рассуждений о моем падении. Она видела в них проявление вульгарности, дурного вкуса и даже почему-то склонности к извращениям.

Все это я мужественно терпел, решив для себя отстоять собственную идентичность хотя бы в этом малозначительном вопросе, чего бы мне это ни стоило. Ибо во всех других жизненных проблемах, как важных, так и не очень, я давно уже плелся у своей возлюбленной в поводу, даже не пытаясь сопротивляться, просто по причине сильной любви, такое бывает.