Запах соли, крики птиц

— Да, прекрасно понимаю. Но так хотела Марит. — Керстин мгновенно вновь обрела серьезность.

Электрический чайник щелкнул, показывая, что вода закипела, и Керстин благодарно воспользовалась этим как поводом, чтобы встать и повернуться к Софи спиной. Она достала две чашки, насыпала чаю в две заварочные ложки и залила их горячей водой.

— Вода должна сперва немного остынуть, — сказала Софи, и Керстин невольно снова рассмеялась.

— Я подумала о том же. Твоя мама хорошо нас выдрессировала.

Софи улыбнулась.

— Да, точно. Хотя ей, вероятно, хотелось выдрессировать меня чуть больше. — Ее печальная улыбка говорила обо всех обещаниях, которые ей теперь не удастся сдержать, обо всех надеждах, которым теперь не суждено сбыться.

— Знаешь, Марит так тобой гордилась! — Керстин снова села и протянула Софи чашку с чаем. — Ты бы только слышала, как она тобой хвасталась, и даже когда вы здорово ссорились, она могла сказать: «Ну и запал у этого чертенка».

— Правда? Ты меня не обманываешь? Она действительно мной гордилась? Но я ведь доставляла ей столько неприятностей.

— Э, Марит видела, что ты просто гнешь свою линию. А линия заключалась в том, что ты стремилась не зависеть от нее. И… — она поколебалась, — особенно учитывая произошедшее между ней и Улой, она считала чрезвычайно важным, чтобы ты могла постоять за себя. — Керстин глотнула чаю, но чуть не обожгла язык — тот был еще слишком горячим. — Знаешь, она очень боялась, что развод и все последующее как-то… травмируют тебя. Больше всего ее волновало, что ты можешь не понять. Не понять, почему ей пришлось все поломать. Она поступила так не только ради себя, но и ради тебя.

— Да, поначалу я этого не понимала, но потом, когда повзрослела, поняла.

— Ты хочешь сказать, когда тебе исполнилось целых пятнадцать лет? — с вызовом уточнила Керстин. — Значит, именно в пятнадцать лет получают инструкцию, со всеми ответами, со всеми сведениями о жизни, о бесконечности и вечности? Можно мне в таком случае как-нибудь ее у тебя одолжить?

— А-а, — засмеялась Софи. — Я не то имела в виду. Я только хотела сказать, что, возможно, начала смотреть на отца с матерью больше как на людей, а не просто как на «папу с мамой». И я, пожалуй, уже больше не папина дочка, — грустно добавила она.

На мгновение Керстин задумалась, не рассказать ли Софи обо всем остальном — о том, от чего они пытались ее уберечь. Но порыв прошел, и она не стала возвращаться к этой мысли.

Они пили чай и разговаривали о Марит. Смеялись и плакали. Но говорили они прежде всего о женщине, которую обе любили, каждая по-своему.

— Привет, девчонки, что вам сегодня угодно? Может, маленький багетик от Уффе?

Веселое хихиканье девушек, толпившихся в пекарне, показывало, что комментарий достиг нужного эффекта. Это вдохновило Уффе на дальнейшие подвиги — он взял один из багетов и попытался продемонстрировать свои возможности, размахивая им перед собой на уровне бедер. Хихиканье перешло в несколько испуганные восклицания, что побудило Уффе начать делать в их сторону непристойные жесты.

Мехмет вздохнул: Уффе ему осточертел. Мехмет явно угодил в ловушку, когда ему выпало работать в пекарне вместе с этим типом. Против самого рабочего места он ничего не имел — готовить ему нравилось, и он мечтал побольше узнать о пекарском искусстве, но просто не представлял себе, как выдержит пять недель в обществе идиота Уффе.

— Эй, Мехмет, а ты не хочешь показать багетик? Думаю, девчонкам захочется посмотреть на действительно крутой багет мигрантика.

— Прекрати, — отозвался Мехмет, продолжая выкладывать шоколадные рулетики рядом с бисквитами.

— А что такого? Ты же у нас любимец девушек. А они тут наверняка еще не видали ни одного черномазого. Как, девчонки? Вы когда-нибудь видали мигранта? — Уффе театрально развел руками в сторону Мехмета, словно желая представить его на сцене.

Мехмет начал не на шутку злиться. Он скорее чувствовал, чем видел, как привинченные к потолку камеры стали брать его крупным планом. Они ждали, страстно желали его реакции. Каждый нюанс будет транслироваться прямо в гостиные по всей стране, а нет реакций, нет чувств, значит, нет и зрителей. Мехмет это понимал — после благополучно пройденного пути до самого финала в «Ферме» правила игры ему были знакомы. Однако он их как-то забыл, вытеснил. Иначе разве он согласился бы на это? Правда, Мехмет сознавал, что это бегство. В течение пяти недель ему предоставлялась возможность жить в неком защищенном пространстве, в пузыре во времени. Никакой ответственности, никаких требований — только существовать и реагировать на внешние раздражители. Не надо вкалывать на какой-нибудь смертельно скучной работе, чтобы наскрести на оплату проклятой жалкой квартирки. Никаких будней, день за днем укорачивавших его жизнь, причем без каких-либо особых событий, никакого разочарования из-за того, что он не оправдывает ожиданий. От этого-то он в основном и бежал — от разочарования, которое постоянно видел в глазах родителей. Они возлагали на него огромные надежды. Образование, образование и еще раз образование — это заклинание ему приходилось выслушивать все детство. «Мехмет, ты должен получить образование. Ты обязан использовать шанс в этой прекрасной стране. В Швеции учиться могут все. Ты должен учиться». Отец снова и снова наставлял его с самых первых лет жизни. И он пытался. Действительно пытался. Однако способностями к наукам Мехмет не отличался, буквы и цифры не желали застревать у него в голове. Но уж врачом-то он станет, или инженером, или, на худой конец, экономистом. На это его родители твердо рассчитывали, потому что в Швеции у него ведь имелся шанс. В каком-то смысле их мечты осуществились: его четыре старшие сестры охватили все три профессии. Две стали врачами, третья — инженером, а четвертая — экономистом. Ему же — младшенькому — каким-то образом удалось занять в семье место паршивой овцы. Ни «Ферма», ни «Покажи мне Танум» нисколько не повысили его акций в глазах родных. Да он на это и не надеялся: напиваться перед камерой никогда не считалось достойной альтернативой профессии врача.

— Покажи-ка багетик мигранта, покажи, — продолжал Уффе, пытаясь увлечь за собой хихикающих малолетних зрительниц.

Мехмет чувствовал, что начинает свирепеть. Он бросил свое дело и подошел к Уффе.

— Прекрати немедленно! — Из внутренних помещений пекарни появился Симон с большим противнем теплых булочек в руках.

Уффе с вызовом посмотрел на него, прикидывая, стоит ли подчиняться. Симон передал ему противень:

— Вот, лучше угости девочек свежими булочками.

Уффе, посомневавшись, все-таки взял противень. Скривившиеся губы показывали, что его руки не столь привычны держать горячее железо, как у Симона, но ему оставалось только сжать зубы и протянуть противень девушкам.

— Ну, вы слышали. Уффе угощает булочками. Не полагается ли в знак признательности чмокнуть меня в щечку?

Симон закатил глаза, обернувшись к Мехмету, который благодарно улыбнулся в ответ. Симон ему нравился. Он владел пекарней, и контакт у них установился с первого рабочего дня: хозяин обладал каким-то особым качеством, благодаря которому они понимали друг друга с одного взгляда. Прикольно.

Когда Симон отправился дальше месить тесто и выпекать булочки, Мехмет проводил его долгим взглядом.

От вида появляющейся на ветке за окном зелени у Йосты начинало щемить в груди: каждая почка несла в себе предвестие восемнадцати лунок и клюшки «Биг Берта». Вскоре уже ничто не сможет встать между человеком и его клюшками.

— Тебе еще не удалось пройти пятую лунку? — послышался от двери женский голос, и Йоста поспешно и с ощущением неловкости свернул игру. Черт, ведь обычно он успевал услышать, если кто-то приближался. Во время игры он всегда сидел, навострив уши, что порой, к сожалению, пагубно сказывалось на концентрации.

— Я… я просто решил немного передохнуть, — смущенно пробормотал Йоста. Он знал, что остальные коллеги теперь не слишком-то верят в его работоспособность, но Ханна ему нравилась, и он надеялся заручиться ее доверием, пусть и на короткое время.

— А-а, не переживай, — засмеялась та, усаживаясь рядом с ним. — Я обожаю гольф. Мой муж, Ларс, тоже, и мы иногда деремся за место у компьютера. Но пятая лунка коварная. Тебе удалось с ней справиться? А то я могу показать, в чем хитрость. Мне потребовалось много часов, чтобы до этого додуматься.