Записанное не пропадает
Шрифт:
Нажал... и застыл с открытым ртом. Вдохнуть не было силы. И сердце замерло. Что-то будет?
Не хватало мужества открыть дверцу. Ким медлил, пока изнутри не послышался стук. И Лада, живая, цветущая, в красном платье с черным поясом, выпорхнула наружу.
На лилиях в ее волосах сверкали капельки воды... позапрошлогодние.
– Все уже кончено, Кимушка? Спасибо, дорогой. Ну, я побегу переоденусь - и за дело. Оставила АВ-12 на столе. А ты торопись на свое свидание.
Ким вздрогнул. Даже слова, даже интонация позапрошлогодняя. Шутка про свидание. Для этой
Ким поймал ее за руку:
– Стой, Лада. Послушай, Лада. Ты - это не ты. Ты записанная и восстановленная. Это твоя вторая жизнь.
Лада замерла, расставив руки. Одна у Кима в руке, другая протянута к двери.
– Ким, это правда? Ты не разыгрываешь меня?
– Истинная правда. Гляди, вот Нина, Сева, их же не было при записи.
– А Гхор?
– Жив. Восстановлен. Здоров. Совсем здоров, уверяю тебя.
– Вези же меня к нему скорей!
Они ехали по земле, в автомашине, и Лада всю дорогу расспрашивала о Гхоре: как он выглядит, как себя чувствует, помнит ли о ней, справлялся ли?
А Ким держал ее за руку, живую, теплую, нежную и сильную, молодую, с выгоревшим пушком на загорелой коже. Ловил дыхание, блеск глаз, восхищался... и не верил.
Что же это такое рядом с ним, ставшее Ладой?
Новой Ладе он попробовал рассказать о той, что состарилась и умерла во сне, не приходя в сознание. Но юная жена Гхора слушала без внимания, с эгоизмом влюбленной внучки. Бедная бабушка, жалко ее, но свое она отжила. 0 бабушке поплачем в другой раз.
– А Гхор? Как он выглядит? Не изменился?
Киму даже обидно стало за ту старушку, отдавшую жизнь ради счастья этой равнодушной девицы. И обе они-Лада. Как странно! Путаница В уме. Мыслить надо по-новому.
– И он уже не седой?
– допытывалась Лада.
Последний разворот. Дамба, ведущая на остров. Аллея с еще не растаявшим снегом, серым и ноздреватым. Ворота.
Но кто это бежит навстречу по лужам, поднимая грязь
фонтаном, оступаясь в мокром снегу, балансируя руками?
– Куда под колеса, оголтелый?!
И Лада из кабины прямо в воду:
– Гхор!
– Лада!
Стоят в снежной каше по колено, целуются. Головы откинут, посмотрят друг на друга и целуются опять.
– Любимый!
– Любимая!
Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для утешения:
– Кимушка, спасибо!
Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст, смотрел сквозь ветки на бледноголубое небо и широко улыбался. Так и шел с застывшей улыбкой.
Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить - самое чистое, самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть
глаза, затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости будет он в этом мире - нет приятнее функции...ГЛАВА 7. ВСЕ ЕЩЕ ПЛАЧУТ
Будем вечно молодыми! Вечно будем молодыми!
Сплетая руки, юноши и девушки несутся в буйном хороводе. Глаза их блестят, лица раскраснелись, ветер треплет волосы, дыхания не хватает для пения, для крика, для танца...
Небо тоже ликует. Художники раскрасили светом облака.
Словно девушки в пестрых нарядах, толпятся они над Москвой, каждое смотрится в зеркало реки. Взлетают ракеты, огненные букеты распускаются в небе, с шипением, треском и звоном крутятся огненные колеса. Треск и грохот в небе, песни и хохот на земле. Весело и оглушительно празднуют люди победу над смертью.
– Дедушка, будешь молодым! Иди плясать с нами.
– Гляди на этого бородатого. Вылитый Ксан. Наверное, журналист.
– Эй, приклеивший бороду, передай Ксану, что мы счастливы.
И весельчаки не знают, что их слушает подлинный Ксан. По своему обыкновению, он делает выборочный опрос, ловит обрывки разговоров, нанизывает на память, вяжет, петля за петлей, сетку доводов для будущих дискуссий.
– Сто лет живем - ура! Двести лет живем - ура, ура! Триста - ура, ура, ура!!!
– А я, дружок, о пяти годочках мечтал. Поскрипеть, кости погреть на солнышке.
– Получай, папаша, три столетия!
– Не за себя, за дочку рада. Тридцать лет девочке, а лучшее уже позади. Морщинок больше, внимания меньше.
– На полюсе не был. Побываю. В Париже не был. Побываю. Ha Марсе не был...
– Бывают жизни нескладные, неудавшиеся, тянучие.
Так хорошо, что выдадут вторую. Дотерпел до конца, все перечеркнул, начинай заново.
– А ты, дядя, не откладывай! Сегодня начинай заново.
– Дешевое отношение к жизни будет, неуважительное. Тяп-ляп, сто лет кое-как. Ты цени годы, цени минуты. Не важно - сколько прожил, важно - как жил...
– Семьсот лет, ура! Восемьсот - ура! Тысячу - урра!!!
– Ишь разохотились!
– Слушайте, а ведь это скучно: тысячу лет ты инженер, тысячу - блондин, тысячу лет - пигмей.
.
– Нет, уж новая жизнь - новая внешность и новый темперамент. По вкусу. По каталогу.
– А я в следующей жизни стала бы мужчиной.
– Поговорка была: если бы молодость знала, если бы старость могла... НаКонец-то совершенство: могучие старики.
– Отменяется растрата сил человеческих. Только выучился...
– Мне главного нашего жалко. Голова математика, пальцы художника. Обидно двух лет не дотянул.
– Люди прошлого не должны быть обездолены.
– Ученые придумают. Есть же герасимоведение восстановление портрета по черепу. Вот и тело восстановят как-нибудь - по клеточкам, по химии волос, костей, что ли...
– Пушкина. Пусть бы написал о нашей эпохе!
Девушка протягивает другу обе руки.
– Сто жизней проживем вместе, правда?
– Ура! Нашим ученым - ура! Все вместе, хором: ура!