Записки афинского курьера

– Ритка, ну ты акробатка, – я с хохотом щелкаю собачий живот, вожу ее за задние лапки по полу, – а, ну, пошли в кухню, я тебе конфетку дам!

До сих пор не понимаю, как «гречанка» Рита понимала мой русский, но неслась со мной на кухню со скоростью самки гепарда. И первой пыталась открыть дверцы шкафа.

Однажды ей сильно досталось: я пришла в понедельник после двухдневного отсутствия и, как всегда, позвонила в дверь. Мне долго не открывали. Потом щелкнул замок, и послышался звук удаляющихся шагов: гостеприимный хозяин с бородкой а-ля Лев Троцкий, не соизволив поздороваться, снова направился в спальню. За углом мелькнул его совершенно голый тощий зад и скрылся. Тут вдруг Рита презрев наказы и запреты, забыв обо всем, кинулась с лаем мне навстречу. Не добежав метра полтора, стала тормозить четырьмя лапками, но не рассчитала гладкости мною натертого паркета. Ее занесло, она проехала дальше, всем своим телом пытаясь вновь обрести утраченное равновесие. Но это ей стоило таких гигантских усилий, что малышка в приступе счастья не сдержалась и оскандалилась прямо на пол в центре салона. Я схватила ее на руки. Ее сердечко колотилось, ребрышки гуляли под моими пальцами. Она, скуля и повизгивая, все пыталась лизнуть меня в лицо. Я первая опомнилась и кинулась за шваброй, но было поздно: ремень полуголого хозяина просвистел за моей спиной…

Рита метнулась на кухню в свой угол. Из глаз ее текли маленькие росинки слез. Она пыталась не скулить и дрожала всем телом.

С того дня собачка не отходила от меня ни на шаг. Она мешала убирать, валандалась под ногами. Если я выходила в магазин, сидела у двери и ждала моего возвращения.

– Русская, завтра мы едем на неделю на море. Возьмешь собаку к себе? Мы тебе заплатим. Смотри, какой я купальник купила Наташе! Наташа, померь! – это хозяйка с новым мужем приготовили мне сюрприз – отдых целую неделю и Рита в придачу!

Наташа, не заставив себя просить, тут же за одну секунду разделась до безтрусов на глазах всей семьи, включая меня и отчима, и надела купальник.

Все вопросы решены: купальник впору, с Ритой и со мной все улажено. Мы забыты на неделю.

Не лезть же в переполненный автобус с домашними животными, и мы отправились через весь город пешком.

Солнце уже садилось, когда я распахнула двери подвала:

– В нашем доме прибыло. Прошу любить и жаловать. Мадмуазель Рита!

Три пары глаз в гробовом молчании уставились на нас. Первым пришел в себя друг семьи Мишка:

– Отлично! Где ты такого молочного барашка надыбала? Вот мы из него чакапули и сварим (чакапули – суп из молодой баранины. Грузинское национальное блюдо). Костлявый сильно, не пойдет!

– Миха, разуй глаза! Сказано тебе – это болонка, мадемуазель Рита.

Весьма циничный Миха не сдавался:

– Откуда ты знаешь, что эта дама «мадмуазель»? Может она «мадам»?

– Знаю. Мне хозяйка говорила. Она ее никогда на случку не водила, соблюдая дык сказать, лучшие традиции старинного дворянского рода, блюдя свою честь и достоинство. Одним словом, пыталась корректировать природу и, по-моему, весьма в этом преуспела.

– Хорошо еще не кастрировали, – сердобольный Юрка первым протянул к ней руку, – эй, Чакапули, иди сюда, будем знакомиться.

Рита, быстро спрятавшись за моими ботинками, присела прямо к полу и попыталась зарычать.

– Нет, ты понял, она еще права качает! – Арис схватил ее за передние лапы и поднял на руки, – ну, что боишься, глупое растение? Будешь жить у нас, тараканов ловит, крыс гонять.

Дворцовая роскошь нашего подвала Риту восхитила. До поздней ночи она бегала по всем трем комнатам с высунутым языком, громко протяжно лаяла. Есть не стала, только три раза выпивала всю воду из любезно ей предоставленной консервной банки с надписью «кильки в томатном соусе».

Рита не стала членом семьи. Она стала ее духом, ее хранительницей. Она за полдня перезнакомилась со всеми соседями, поближе чем на полтора метра (ровно столько было до общего входа) не подпускала ничего живое. Она перестала прятаться за мою спину. Мало того, ко мне никто не имел права прикоснуться. Даже кончиком пальца. Рита делала вид, что дружит со всеми, и с Юркой, и с Арисом, и с Михой. Но ко мне она относилась болезненно внимательно.

Как-то раз Арис, выиграв меня в «дурочка», со смехом попытался щелкнуть по носу картами, и… что тут началось!!! Я никогда не видела Риту в таком состоянии: шерсть встала дыбом, глаза загорелись каким-то дьявольским огнем, она, не успев даже оскалиться, залаяла и вцепилась Арису в рукав мертвой хваткой! Эта рука посмела оскорбить ее Божество! Она дотронулась до кончика «его» носа! Она пыталась осквернить «его» и унизить. Нет! Этого Рита снести не могла.

Долго после этого случая при приближении ко мне собственного мужа в Рите улавливалось беспокойство и нервозность.

Конечно же, все это не могло не привести ко всякого рода неудобствам. В первую же ночь она обнаружилась в спальне строго посередине супружеского ложа. Никакие уговоры и попытки ее дислокации к успеху не привели. Кончилось тем, что мы стали по очереди залезать в спальное окно, предварительно плотно задвинув щеколду на входной двери. Когда Рита обнаружила подвох, она лаяла, скреблась в закрытую дверь, металась по коридору с таким остервенением, что разметала по дому всю уличную обувь. Потом, видно, поняв тщетность своих поползновений, смерилась, заскулила и залезла к Юрке в постель. Его запах, наверное, отдаленно напоминал мой.

На какие ухищрения я пускалась, чтоб попасть в туалет и захлопнуть за собой дверь!

– Рита, кто это к нам пришел? – я делала удивленное лицо и показывала в глубь комнаты. Рита, опешив от такой своей оплошности, как, мол, это кто-то пришел, а я и не заметила? Заглядывала в комнату, удивленно щелкая глазами. Именно в эти доли секунды необходимо было успеть заскочить в санузел и запереться на замок. Тут Рита обнаруживала обман, и начинались ее бесконечные стенания вплоть до самого моего выхода из туалета. Зато какой каждый раз была встреча! В день по пять раз она меня встречала, словно из дальних странствий И все пять раз одинаково горячо. Все пять раз я видела в ее глазах восхищение, преданность и немое обожание.

На улице она не ходила на поводке, хотя сама его приносила, приглашая гулять. Она бегала вокруг нас с гордо поднятой головой.

– Юрка, сыграй чего-нибудь на гитаре, – так мы коротали рабочие будни.

– Не буду. Чакапули опять подпевать начнет.

– Не начнет. Я ей кормежку положу.

– Начнет, начнет. Я пробовал. Она с полным ртом поет.

Ела она с моих рук все: клубнику, болгарский перец, печенье и при этом заглядывала в глаза: довольна ли?

За неделю наша Чакапули превратилась в сытую, гладкую, выхоленную болонку. Вот только от нового банта отказалась категорически, даже мне не позволила эту штуку ей прикрутить. И как же сейчас стыдно, что я тогда не понимала: моя маленькая декоративная собачка превратилась тогда в сторожевого пса.

Мадемуазель Рита самостоятельно взяла на себя некоторые обязанности общежития. Она провожала и встречала с работы мужскую часть населения подвала, приносила им тапочки, в радиусе ста метров разогнала всех огромных котов, почему-то в ошейниках, как будто они умеют ходить на поводке, нещадно гадивших во всех частях двора, прямо на голый бетон; она первая возвещала о появлении очередного таракана на кухне, пытаясь засунуть кончик мордочки в щель между плитой и стиральной машиной. И еще много-много других ответственных и серьезных дел. Вечерами я ее выгуливала под недоуменный взгляды соседей. Вслед нам несся шепот:

– Говорят голодные, голодные эти русские, да еще собачку завели!

Но, как говорится, всему хорошему приходит конец. И чем это хорошее лучше и слаще, тем конец приходит быстрее. Наша неделя пролетела как один день.

В понедельник утром я собралась на работу. Взяв в руки поводок, негромко позвала:

– Рита!

Ее нигде не было.

– Рита, – еще раз повторила я, – Ритуля, Рита мы идем гулять!

Ни звука.

После долгих поисков я ее обнаружила забившейся в самый дальний угол под диван, всю в пыли и паутине.