Записки дивеевской послушницы

Малыш подрос. Ему надо развлекаться. А дома большой телевизор, бывает еще и видеомагнитофон, и домашний кинотеатр, и всего этого ребенку не жалко, лишь бы не беспокоил, не доставал взрослых. Включишь — и смотри целую вечность. Так, считается, ребенок быстрее взрослеет. Еще бы!

Ведь у него не было маминой ласки, колыбельных песен, ночных дежурств у кровати. Их из детства выжгли, как серной кислотой, и он превращается в маленького старичка. Что он запомнит?

Но вернемся к празднику. Малыш подрос и пошёл в школу. Боже, какое счастье провожать ребёнка в школу! Первый звонок — и этот гимн, под который шагает твоё счастье. И через несколько минут он сядет за парту, за которой его родителей уже больше не будет никогда. Новые друзья, секреты, ценности. А потом Новый год и маскарад.

— О, я этого Никиту из тысячи узнаю! По походке, конечно! И Гришку тоже из-за роста. Машу тоже легко будет разгадать под любой маской. Ну, где еще, спрашивается, можно найти такую шуструю девочку…

Ну, в общем, в детском саду я видела далеко не самое страшное. Потому что Никита — вурдалак, Иван, Максим и еще один Максим — смерть. Да-да, самая натуральная, с косой. Гришка — оборотень. Маша, Ксюша, Паша, Сережа и Юра — вампиры. Причем все разные. Оказывается, вампиры могут быть желтыми, малиновыми, коричневыми. И для всех них по росту имеются в ЦУМе маски. А Кирилл? Кирилл — террорист.

— Это такая маска?! — волнуюсь я.

— Да! — отвечает мне сразу несколько человек.

Но это не всё, есть еще и Кащей Бессмертный. Он вроде как из старых «добрых» героев. Физрук — Дед Мороз, а Снегурочки нет. Зачем? Зайчиков, белочек, ёжиков на елке я тоже не увидела.

Десятиклассник мне доверительно сказал, что это ёлка для младшеклассников, фуфло, какого не сыскать. Вот для «старшаков» — дело другое, куда более интересное.

А я в старших классах на ёлку не ходила, потому что диджей вел себя раскованно, и это (поверить трудно) меня и еще нескольких девочек оскорбляло.

М-да:

— Здравствуй, Дедушка Мороз! Трусики из ваты… — кричали старшеклассницы и требовали от Деда стриптиза.

— Слышь, Вован, бицепсами тряхни, — обратились юноши к «дедушке».

Тот и тряхнул, оказалось, что роль доброго сказочного героя выполнял натренированный одиннадцатиклассник без комплексов. А подарками на том балу были билеты в ночной клуб, диски с современными фильмами и почему-то детские ползунки. Еще смутило меня, что нынче юноши девушек не приглашают на танцы, а так, кругом выстраиваются и танцуют, кто с кем сойдется. И если восемь-десять лет назад парень, желая познакомиться, приглашал девушку, то теперь говорит просто: «Пиво будешь?»

В моде татуировки. Как у мальчиков, так и у девочек. На груди, животе, на попе. А еще серёжки где попало — это пирсинг. Круто — если над бровями или на языке. И страшно. И невероятно длинные черные ногти у девочек. Никакого карнавального наряда не надо.

Много девчонок курят, стоят на лестнице и смолят, как заправские мужики. И разговоры соответствующие: «Ну, где в четверг тусанемся?»…

Я знаю, что будет дальше. Эти девушки выйдут замуж за этих парней, или так будут жить, гражданским браком, потому что регистрация отношений стремительно отживает свой век. Будут ходить вместе на тусовки, а, чтобы ребенок им не мешал, успокоят его — плодами современных достижений из области фармакологии и медицины. Или включат фильм про добрых вурдалаков. Кем они станут? Вопрос, конечно, интересный, но они пока этим «не грузятся».

А ты спи, малыш…

Спи и будь уверен, что в настоящей жизни тебе никогда не придется встретиться ни с вампирами, ни мрачными телепузиками, ни даже с Кащеем Бессмертным. На школьном карнавале ты будешь без маски, хорошо? Если, конечно, не хочешь быть какой-нибудь доброй зверушкой, а может, звездочётом? Ты посмотри, как много на небе звёзд, и всем им стыдно за людей, которые придумывают страхи. Это так унизительно — бояться. Ты ведь не боишься, правда? Вот и хорошо, такими мы войдем в Новый год. Храбрыми и сильными. С Новым годом! С Новым счастьем, мое счастье…

Эвтаназия

Октябрина Никитична — божий одуванчик девяноста двух лет. Она первой на партячейке предложила взорвать храм Успения Божьей Матери — уникальное строение с почти четырехвековой историей. Друзья по партии попробовали повозражать — мол, не лучше ли будет там зерносклад организовать, — на что Октябрина ответила: «Вы это мне свое мещанство бросьте! Иначе вместе со своей церковью взлетите!»

Вскоре уникальное здание взлетело на воздух вместе с дьяконом, не отдавшем ключи советской власти.

Пламенную коммунистку жизнь баловала, ее миновали репрессии, продукты ей привозили прямо со склада, носила она все больше импортное, дефицитное. Отпуск она проводила как «белый человек» с детьми на море, попутно внушая им отвращение к религии как основному пережитку прошлого. Не сказать, чтобы она была по-собачьи предана власти, просто, так получилось, быстро нашла свое место, а оно оказалось за оградой народной жизни. Особенно Октябрина усердствовала в борьбе со священнослужителями, называя их почему-то «идолами культа», поговаривают, будто сама участвовала в расстреле особо строптивых монахов.

Впрочем, с детьми она на религиозной почве палку-таки перегнула: сын сразу после перестройки бросил диссертацию и ушел в адвентисты седьмого дня, а благодаря знанию языков вскоре сделался известным проповедником не только в России. Дочь же в девяностые, как только открыли первую православную церковь в городе, «забыла» прийти на высокооплачиваемую работу в городской администрации и ушла в храм подсобной рабочей. Октябрина Никитична окончательно после этих закидонов осатанела и прокляла своих детей.

Но ненадолго.

Как выяснилось спустя некоторое время, у нее прогрессировало кожное заболевание, которое практически не вылечивалось. Смиренные дети возили маму несколько раз в Израиль, но болезнь отступала ненадолго. Потом хворь ушла внутрь, и примерно через десять лет у Октябрины Никитичны обнаружили туберкулез костей, затем у нее атрофировались некоторые мышцы, после — абсолютно все, кроме мускулов головы и грудной клетки, вдобавок врачи констатировали рак кожи. Старуха буквально рассыпалась, от нее невыносимо пахло гниющим телом. Но Бог милостив, ее взяли к себе в дом богатые внуки, наняли дорогих сиделок, купили самых-самых лекарств и… старались в ее комнату не заходить. Говорящая голова и в здравом теле им была неинтересна, а уж теперь — и подавно. И случаи, когда к Октябрине Никитичине заходили домашние, она могла пересчитать буквально по пальцам, если бы они ей служили.

А зря…

Она ведь любила домочадцев, по-своему, конечно, но любила. Особенно правнука Данилу. Хрупкий мальчик так был похож на ее второго мужа в молодости, ранимого музыканта, который однажды ослабил партийную чуткость, поддался влиянию ненадежного товарища и сбежал за границу.

Данила как-то заглянул к прабабушке и увидел, как она плачет.

— Ну, чего стоишь, а ну вытри мне слезы, быстро! — скомандовала она, — а то эта дура сиделка уже час в туалете трещит по мобильнику! Быдло, оно и в Африке быдло…