Записки домового (Сборник)

Следуя за своим торжествующим братом, хан узнал через жидов, которые всегда служили татарам вожатыми и покупали у них похищенные вещи, что вправо от Дубна, в обширном лесу, лежит на берегу небольшого озера старый, полу развалившийся замок, Олита, принадлежавший жене серадзского воеводы пана Альберта Олеского. По рассказам евреев, хозяин этого замка был еще дома, но не имел при себе никакой вооруженной свиты: недавно возвратясь из Лондона, он привез с собою какого-то англичанина, который умеет делать золото, и они удалились в это глухое место, чтобы превратить весь олитский песок в драгоценный металл. Пан Олеский, говорили всезнающие евреи, хочет сам быть королем, но он не спешит на выборы депутатов, надеясь купить оптом весь избирательный сейм изготовленным втайне богатством: работа теперь идет у них жарко; они уже наделали целые горы золота, и пани Олеская торопит мужа поскорее увезти эти сокровища в Варшаву; но пан-воевода боится, что этого количества не хватит на покупку всех совестей, которые нынче очень вздорожали от соперничества между московским, австрийским и французским кандидатами, и потому он и англичанин днем и ночью трудятся в подвалах олитского замка. Этой молвы было совершенно достаточно для возбуждения жадности в татарском повелителе. Он решился сам произвести нападение на Олиту.

Своротив с главной дороги с тремя или четырьмя сотнями отборных всадников, Девлет-Гирей под руководством жидов пробрался болотами и лесами, и, среди глубокой ночи, нагрянул с криком и визгом на беспечную Олиту. Ворота замка в несколько минут были выломаны; но испуганные жители успели между тем спастись в лес противоположным выходом. Татары погнались за ними и поймали в кустарниках несколько человек старых служителей и больных баб. Вместе с ними пряталась молодая девушка, выскочившая из постели в ночном наряде и без обуви: ноги ее были изранены; она уже не могла бежать и при появлении диких крымцев с факелами и саблями в руках упала в обморок. Один страшный татарин проворно втащил ее на свое седло и поскакал с нею обратно в замок; другие погнали перед собою захваченных слуг, и вся эта живая добыча немедленно была представлена хану. Девлет-Гирей уже успел обшарить все строения, комнаты и дворы: в подвалах действительно найдены горны, котлы, кубы, реторты, тигли, множество дивных инструментов, пережженные и еще теплые сплавки меди и свинца; в печах еще горел огонь; из кубов еще струились какие-то кислые жидкости: все доказывало, что таинственная работа производилась весьма недавно; но обещанного евреями золота нигде не было. Допросы, произведенные пленным, не обещали ничего блистательного: по этим показаниям, пан-воевода занимался уже четыре месяца выделкою золота с паном Джоном, англичанином в широкой шляпе и с длинною рыжею бородою; во все это время в замок не пускали никого постороннего, кроме мужиков, беспрестанно привозивших дрова для топки плавильных печей; эти горны горели днем и ночью, и пан-воевода сжег уже семь десятин лесу, но пан Джон никак не мог добиться до той степени жару, которая нужна для превращения свинца и меди в серебро и золото, и утверждал, что здешний огонь холоден. Хан не удовольствовался этим объяснением. Несчастных слуг, даже детей, открытых в замке, жадные дикари подвергли страшным мучениям: они их кололи саблями, поднимали на веревках, жгли факелами и никак не получили удовлетворительного ответа. Одна только девушка в ночном наряде, благодаря своей необыкновенной красоте, избегла этих ужасных истязаний. Это была панна Марианна, восемнадцатилетняя дочь воеводы-алхимика. Хан взял ее под свое покровительство.

Татары, однако ж, не верили этим неблагоприятным результатам своих допросов и пыток: они остались в Олите до утра, чтобы осмотреть ее при дневном свете. Весь следующий день рылись они под полами погребов, вскопали дворы, обыскали ближайшую часть леса и берега озера и ничего не нашли. Хан в бешенстве приказал повесить на воротах Олиты четырех жидов, которые так жестоко обманули его, ограбил замок дочиста и, взяв с собою панну Марианну, которую татары посадили на лошадь и привязали к седлу, ночью выступил в обратный путь на прежнюю дорогу.

Девлет-Гирей употребил четыре дня на эту неудачную экспедицию. Между тем Каплан-Гирей был уже в окрестностях Бреста-Литовского: но здесь неожиданно напал на него гетман Ходкевич с несколькими тысячами наскоро собранного войска. Татары были разбиты и рассеялись в разные стороны. Вся их добыча осталась в руках поляков. Каплан-Гирей проворно спасся от преследующего победителя; но ширванский принц, Хосрев-Мирза, непривычный к тактике этих набегов и не знающий местности, был мгновенно окружен серебряными гусарами и взят в плен. Девлет-Гирей, еще не вышедший из проселочных дорог, уже встретил татар, бегущих поодиночке во всех направлениях: они одногласно показывали, что Каплан-Гирей опрометчиво наткнулся на армию многочисленнее звезд на небе и песку в море и что эта страшная рать повсюду их преследует. По обычаю крымцев, хан тотчас поворотил со своим отрядом, с бывшею при нем добычею и с панною Марианною, к Черному морю, пробираясь в Подольские степи безвестными тропинками. Несчастная пленница изнемогала от этой усиленной скачки. Татары привезли ее почти мертвою к верховью реки Балты, условленному сборному месту на случай неудачи похода и рассеяния полчища. Здесь хан остановился на пять дней, пока не собрались беглецы, спасшиеся от поражения, и этот отдых несколько восстановил ее истощенные силы. Отсюда татары шли уже короткими переходами к Перекопу. Они воротились в Крым в августе месяце.

Девлет-Гирей приказал поместить прекрасную пленницу в особенном отделении своего гарема, доставлять ей все удобства и обходиться с нею с уважением. Это ласковое обращение хищника, веселые игры и нежные утешения новых подруг и особенно надежда на скорый выкуп, для которого родители ее, конечно, готовы были пожертвовать всеми сокровищами мира, возвратили ей жизнь, бодрость и здоровье: панна Марианна зацвела краше всех роз багчисарайских, и татарский хан торжественно покручивал свои колоссальные усы, глядя на пленительное лицо и прелестный стан дочери ляха.

Однажды, после обеда, хан, сидя в киоске,^{101} казался в необыкновенно хорошем расположении духа: стрелял из лука в проходящих жидов и христиан, дал щелчка в нос своему визирю и, наконец, кликнул к себе главного евнуха. Очевидно было, что какая-то остроумная мысль воссияла в его чингисханородной голове.

— Пезевенг-Бег! — сказал он великому стражу целомудренности своих супруг. — Желаем увидеть твое искусство. Этой дочери ляха, которую привезли мы из набега, с завтрашнего дня имеете все вы оказывать почести, присвоенные царскому сану, обращаясь с нею с таким же благоговением, как с моей собственною дочерью.

— На мой глаз и на мою голову! — отвечал жирный кызлар-ага, кланяясь в пояс. — Светлая воля вашего ханского присутствия будет исполнена во всей точности.

— Но это не все, — прервал хан, — Ты должен рассказать по секрету нескольким нашим женщинам, что из ляхской земли, то есть из Ляхистана, получены очень важные известия, а именно, что отец этой девушки единодушно избран в короли; что он идет на нас войною с бесчисленною ратью разных неверных народов, чтобы отбить свою дочь; что хан очень встревожен этим известием и хочет отослать ее к отцу, и так далее. Это должно быть так сказано и так сделано, чтобы завтра поутру все в гареме, и особенно сама девушка, были совершенно уверены, что она королевна. Это не правда; но мне так нужно. Понимаешь ли?

— Что я за собака, чтоб сметь не понимать такой высокой и светлой речи! — воскликнул евнух. — Слава Аллаху, у нас есть кусок ума для пользы службы хана. Будет исполнено на славу.

Евнух удалился. Его подчиненные тотчас начали чистить, мыть и убирать коврами небольшой отдельный дворец, в котором покойная сестра хана, Бюльбюль-Ханым, жила до своего замужества: остатки этого красивого строения доныне видны в восточном углу садов гарема. Пезевенг-Бег отрядил пятьдесят молодых невольниц для прислуги, на всех лестницах и крыльцах расставил почетных евнухов и из заслуженных старух сформировал полный штат придворных сановниц, как для настоящей султанши, наименовав одних комнатными дворянками, других постельничными, хранительницами драгоценностей, инспекторшами вареньев, лейб-ключницами и так далее. К вечеру панна Марианна торжественно была переведена в новое свое жилище, в сопровождении всего женского народонаселения гарема, которому главный евнух приказал, от имени хана, отдавать дочери ляха все почести, присвоенные принцессам из рода Чингисхана. Изумление панны Марианны равнялось одной только зависти и злобе многочисленных подруг ее затворничества: в первую минуту они не сомневались, что хан хочет на ней жениться законным порядком, и многие даже утверждали, с отчаянием, что он решился быть ей неукоризненно верным. Но пущенная в то же время сплетня об избрании и походе ее отца вскоре облетела все маленькие и большие уши таинственным шепотом и произвела совсем другое впечатление. Почти все сердца забились радостью. В числе гаремных невольниц было множество полек, русских, молдаванок, венгерок, немок: они торжествовали, будучи уверены, что пан-король Олеский завтра или послезавтра явится перед воротами гарема с огромною армией, чтобы свернуть шею этим отвратительным евнухам и освободить несчастных пленниц из заключения. Ясно было, что хан ужасно испугался пана Олеского, когда он вдруг стал оказывать такое почтение его дочери.

Все эти вести и рассуждения были сообщены ночью панне Марианне за большую тайну. Она легко им поверила; честолюбивые планы отца давно были ей известны: в доме ее родителей беспрерывно толковали о будущем величии пана-воеводы серадзского; пан Джон, знаменитый алхимик и в то же время великий астролог, ясно прочитал в звездах непреложный приговор судьбы о скором возведении своего друга на один из самых славных престолов Европы; и почтенная пани Олеская заранее уже разбирала с Марианною разные казусные случаи тоалета и обращения, которые должны им встретиться, когда мать будет наияснейшею королевою польскою, великою княгинею литовскою, русскою, прусскою, мазовецкою, и киевскою, и прочая, и прочая, и прочая, а дочь пресветлейшею королевною. Нетрудно представить себе восторг панны Марианны: в первом пылу радости, расцеловав любезных вестниц, она обещала, как скоро папа сокрушит гаремные стены, сделать всех их своими фрейлинами в Варшаве, выдать замуж за молодых и прекрасных сенаторов и никогда не разрывать дружбы с ними. Но вскоре чувство самодостоинства умерило эти излияния сердца, внезапно переполненного счастием: она вдруг сделалась важною, степенною, осторожною в словах, величавою в приемах. На следующее утро панна Марианна казалась уже такою принцессою, как будто родилась на престоле царя Гороха Великого. Она старалась в походке, речах и обращениях подражать английской королеве Елисавете, при дворе которой отец ее был послом до кончины Сигизмунда-Августа и которой сама она почиталась в Лондоне любимицею. Подражание, это, как, все подражания, не совсем было чуждо уродливости, но, во всяком случае, оказываемые ей почести принимала она с сановитостью, достойною маленькой Семирамиды.^{102} Когда главный евнух рассказал об этом хану, Девлет-Гирей от удовольствия крепко ударил его плетью по спине и вскричал:

— Аферим! — браво, Пезевенг-Бег!.. Дарую тебе за это сто палок, которые суждено твоим пятам получить от меня за первую глупость.

— Милосердие эфендия нашего неисчерпаемо! — с чувством воскликнул евнух, ударив челом перед ханом.

— Аферим! — повторял Девлет-Гирей. — Аферим… Ну, теперь сочини мне письмо к ширван-хану. Ты грамотей: напиши, знаешь, тонко, но понятно, стамбульским слогом. Я скажу тебе, в чем дело…

Хан в немногих словах объяснил евнуху свою мысль. Пезевенг-Бег тотчас принялся за работу.

ПИСЬМО ДЕВЛЕТ-ГИРЕЙ-ХАНА К ХАЛЕФ-ПАДИШАХУ

(Перевод с турецкого)

«Солнце ясное правоверия, искоренитель ереси и неверия, лев ислама, наследник Фергада и Сама, и прочая.

Похвальный обычай обсыпать друг друга подарками, будучи надежнейшим основанием дружбы и взаимного доверия между царями, повелевает нам прежде всего высыпать на ковер приязни отличнейшие перлы приветствий и все сокровища молитв и комплиментов наших, которые и просим принять благосклонно. Единственная цель этого послания есть нижеследующая. Розан сердца нашего, не поливаемый водою известий об ароматном здоровье достойнейшего друга, иссох совершенно: почему, кланяясь сказанному другу, желаем знать, в каком положении находится вышеупомянутое здоровье, дабы увядшие почки реченного розана могли снова расцвести во всей красе и привлекать к себе соловьев радости и наслаждения. А как нынче не об чем более писать, и дела никакого в виду не имеется, то желаем, чтобы Всевышний Аллах упрочил ваше могущество до дня преставления света.

Раб Божий

Девлет-Гирей-Хан

P. S. Мы недавно воротились из победоносного похода нашего против врага веры, которого при помощи Господа Истины разбили в прах, уничтожили и искоренили совершенно. Аллах за совершение столь благого дела даровал нам несметную добычу и целую тьму невольников. Плененная при этом случае дочь короля ляхов, наследница многих государств, земель и владений, при сем прилагается. Судьба не решила нам в этот поход похитить заодно и королеву англизов. Громя и побеждая неверные народы по всему пространству вселенной, мы наконец пришли к берегу большого моря; как из расспросов оказалось, что англиз обитает за этим морем, а кораблей у нас с собой не имелось, то мы и принуждены были воротиться. Просим извинения в оплошности.

P. S. Всякого добра у нас бездна, но в последний победоносный поход мы замучили и потеряли почти всех лошадей наших, будущей же весной намерены, во славу Аллаха, уничтожить и искоренить москвитянина. Для этого благочестивого подвига требуется самых лучших лошадей и наличных денег. Карабагские лошади славятся своей быстротою и силою. Находимся тоже в необходимости занять где-нибудь денег. Нам довольно четырех, шести, много двадцати тысяч золотых тюменов.

P. S. Высокостепенный брат ваш Хосрев-Мирза — богатырь под пару самому Рустему. Он и многие из моих молодцов еще не возвращались из похода: они еще искореняют неверных.

P. S. В Стамбуле изобретено новое наслаждение для души: пьют дым, то есть режут одну чудную траву в мелкие кусочки, набивают ими крошечный горшочек, зажигают и сквозь длинную палку, приставленную к горшочку, втягивают в себя дым, который, расстилаясь по душе, наполняет ее блаженством раежителей, возносит выше созвездия Ориона и располагает к созерцанию девяноста девяти свойств Аллаха. Три фунта этой благословенной травы с надлежащим снаряжением для питья дыма вручены приближенному нашему послу Мурад-Бегу, который и покажет их употребление.

P. S. Парчи и термаламы персидские славятся во всем мире чудесною красотою своей отделки: здесь они очень редки, и в настоящее время по случаю войны между собачьим племенем этих еретиков, персиян, и высоким порогом оттоманского дома нельзя достать этих материй ни за какие деньги. О чем извещается.

P. S. Повторяем бесконечно вышеписанный поклон наш сказанному возлюбленнейшему другу и с неизъяснимою тоскою ожидаем известия об упомянутом бесценном здоровье, как единственной цели этого послания».