Записки гайдзина

Заказанные мною вышли меня проводить. Схватившись за перила на краю площадки, я посмотрел в черное небо, глотнул трезвящего ночного воздуха и оглянулся. Они стояли у дверей, выстроившись в шеренгу. У меня зарябило в глазах и засвербило в глотке.

– Сейчас спою, – сказал я.

Они молчали.

– Сейчас точно спою! – повторил я и развернулся к перилам. Внизу тянулась улица Накабяку, вдали мигали желтым светофоры, город спал.

– Пой! – послышалось сзади. – Спивай, хлопче!

И я запел.

* * *

Персидские, сиамские, ангорские, абиссинские, бенгальские, бомбейские, египетские, сомалийские и еще бог знает какие кошки всю ночь тусовались у меня во рту. Под утро к ним присоединились росомахи, скунсы, бурундуки, еноты, опоссумы, мускусные крысы, хорьки и прочая сволочь, налакавшаяся сивушных масел из химического состава водки Suntory. Когда я открыл глаза, сволочь ичезла, оставив после себя нечто неописуемое. Во рту это «нечто» даже не поместилось, расползлось по всей голове и остальному организму, забило извилины и сосуды, натолкалось в суставы и позвонки, обволокло потроха и сдавило душу.

С матраса я сполз на татами, уронил голову на пахучие соломенные рубчики и лежал так минут двадцать. Потом медленно поднялся на четвереньки и еще медленнее – на ноги. Квартира вокруг была моя.

Час я истязал себя под душем, час отлеживался, час снова истязал, пил слабый чай, проветривал голову на балконе, зарывался головой в подушки, сидел в позе лотоса, опять шел под душ, опять падал на матрас, опять пил слабый чай – и к середине дня почувствовал, что скоро начну оживать.

Зазвонил телефон.

– Привет, – сказал женский голос. – Это Люся.

– Ага... – сказал я. – То есть, нет, не понял... Какая Люся?

– Ты что, не помнишь? Ты вчера всех заказал, а меня не заказал. Дал телефон, сказал «звони». Вот я и звоню. Ты чё делаешь сегодня?

– Гоню похмелье...

– А потом?

– Еще не знаю.

– А когда повезешь меня на ирисы смотреть?

– Куда смотреть?

– На ирисы! Обещал вчера. Забыл?

– Почему забыл... Не забыл...

– Когда повезешь?

– А когда лучше?

– Прямо сейчас. У меня дэйто отменилось.

– Чего отменилось?

– Ну, свидание! С кексом. Позвонил, говорит: «не могу». До вечера свободна. Поехали, ты обещал.

– Ну хорошо, поехали...

– Через десять минут у Макдональдса. Жду.

На пятом коротком гудке я вспомнил, что ирисы расцветут через месяц. В парке у святилища Тораэмон цветение ирисов отмечалось ежегодным праздником, и случалось это всегда в начале июня. В мае цвели фиалки, пионы, рододендроны, камелии, левкои, пастушьи сумки, жимолости – а ирисы даже не думали цвести, только собирались. И я должен был их показывать какой-то неведомой Люсе.

К стене Макдональдса прилепился автомат с напитками. Купив банку холодного гречневого чая, я присел на капот своей «Хонды», откупорил, сделал глоток, зажмурился...

– Привет!

Люся стояла передо мной, кокетливо склонив голову набок. Я напряг память, пытаясь соотнести эту картинку с ночными впечатлениями. Ничего не получалось. Джинсы, серая куртка, волосы убраны в хвостик, никакой косметики. Если я и видел ее накануне, то в другом обличьи.

– Как здоровье?

– Спасибо, лучше.

– Учудил ты вчера, конечно.

– Чего я учудил?

– Не помнишь?

– Нет...

– Оперу ты вчера пел! У нас у всех уши заложило.

– Подумаешь, оперу... А какую оперу? «Евгения Онегина» или «Хованщину»?

– «Супружество нам будет мукой» – это что?

– «Евгений Онегин».

– Ну так мы едем?

– Залезай.

Я сел, поставил чай в специальную держалку, пристегнулся, вырулил на шоссе и взял курс на святилище.

– Это далеко? – спросила Люся. – К шести вернемся?

– Вернемся.

– Мне опаздывать нельзя. В полседьмого уже на работу везут. А до того душ, макияж, одеться...

– Тяжело вам.

– Что делать... Зато деньги.

– Большие?

– Ну как... В самом клубе не очень большие. Если танцуешь или заказов много, еще ничего. Заказ пополам делится – сэнка тебе, сэнка заведению. Но основные деньги идут с дэйтов.

– Со свиданий?

– Ага. Если правильного кекса подобрать, то заработать можно очень хорошо.

– Как это «правильного»?

– Ну, с деньгами! Это ведь не так просто – распознать денежного кекса. Многие не умеют. Скажем, думают: вот, с мобилой пришел, значит богатый. А на самом деле все наоборот – с мобилами в кабаки только шестерки ходят. Которым могут позвонить и на работу вызвать. Богатые ходят без мобил. А самые богатые – даже без часов. Я всегда на руки смотрю: если часов нет – значит, очень хороший кекс, состоятельный. Но это редко.

– Ну ладно, а дальше?

– Дальше техника. Ты должна перед ним мелькать, но ненавязчиво. Как будто тебя все типа заказывают, рвут на части и тебе не до него. И он потихоньку начинает думать: а чё это, собственно?

– И делает заказ.

– Сначала может и не сделать. Может сам подсесть, если там у него знакомые. Или нас к нему могут без заказа подсадить, если он большая шишка. Ты ему тонко намекаешь. И если он заказа не делает, сажаешь его на мороз.

– Это как?

– А вот так! – Люся сложила на груди руки, вздернула подбородок и уставилась куда-то в сторону. – Типа знать тебя не желаю и общаться не буду. Если он десять минут на морозе сидит и в ус не дует, значит это жмот, нечего с ним и возиться. А если не выдерживает и делает заказ, то можно раскручивать дальше.

Вдоль дороги тянулись свежезасеянные поля. Тут и там виднелись согбенные крестьяне с ящиками рисовой рассады на поясе. Разгребая воду резиновыми сапогами, они втыкали рассаду в те редкие места, где оплошала сеялка.

– Когда он тебе первый раз назначает дэйто, – продолжала Люся, – нужно отказать. Резко и жестко. Он должен испытать шок. Когда назначает второй раз – тоже отказать. Только чуть помягче, чтобы всю надежду не угробить. Третий раз – нехотя согласиться. Типа, ладно, уговорил. Ни в коем случае не проявлять никаких эмоций. Далее: на первое дэйто приходить нельзя. Пусть ждет и обломится. Причину потом придумать. На второе можно прийти, но с приличным опозданием. И не задерживаться. Подарок взять, и домой. А вот на третье назначенное дэйто можно приходить вовремя и надолго, потому что к этому времени кекс уже с гарантией дозревает до нужной кондиции.