Записки городского сумасшедшего

Сегодня не надо идти на работу. Проснулся он, однако, точно за полчаса до привычного будильника, который, правда, не должен был зазвенеть.

Он встал, сходил в душ. А затем принялся готовить себе кофе. Варил эспрессо, который по утрам всегда разбавлял водой. Утром – разбавленный, вечером – крепкий. Такие вкусы сформировались у него к тридцати – тридцати пяти. Выросли из того, прежнего, не определившегося толком: пол-ложки растворимого кофе на большую кружку, изрядную порцию молока туда же и сахару – и вроде кофе. А теперь… Теперь по-другому.

Была суббота. И накануне уже, даже не заглядывая во всякие прогнозы, знал он, что завтра будет снег. Всегда бывает снег. И действительно. Было пасмурно и мело, и если бы он вышел на улицу, то сразу почувствовал бы, как холодный ветер царапает кожу и несет снежинки, которые ударяются о лицо и жгут… Но выходить туда сейчас, с утра – зачем? Даже не рассвело еще.

Кофе был отличный. Мысли дрянные. Покурить бы. Но нет. Вонь будет на всю квартиру… Да и не в этом дело. Курил он очень редко, и дома – никогда. И по утрам – никогда. Но приятно почему-то было от одной этой мысли о густом дыме настоящего гаванского табака…

Он подошел к окну с чашкой кофе в руке и уставился в утреннюю синь: сонные дома, пустынные утопающие в снегу улицы вокруг них, и никого… Никого…

Вечером они придут, и будет коньяк, виски и шампанское. Главное – шампанское… Будет шумно и даже весело. Будут речи: старые, повторяющиеся из года в год, и новые, оригинальные; пустые, произносимые в качестве формальности и что-то значащие. Будут похабные анекдоты и не менее похабные воспоминания молодости, от которых станет раздаваться пьяный гогот захмелевших мужей и одергивания их более трезвых и целомудренных жен…

А пока тишина и синий рассвет… Такой же синий, как циферблат надетых на запястье новых часов (подарка жены по случаю), отсчитывающих секунды, – впрочем, не хуже и не лучше старых…

Вроде того

Вроде того, соберутся три козла у кого-то одного на кухне и давай решать проблемы мирового масштаба. Без них-то никак, да и кто, кроме них?

– Он, мудак, дворец себе построил… Миллиарды украл у народа, – говорит один синяк, бородатый, изрядно уже окосевший от раствора дерьмового спирта, купленного у бабы Клавы по пятьдесят рублей за литр.

И еще кулаком по столу стучит.

– Да, всю страну обокрали! – возмущается второй, лысый.

– Ага, – безучастно говорит третий, с синим носом, и проглатывает рюмку.

– Да в мое время за такое уже сидели бы все… Или вон это, на Колыме золото добывали бы… А этого… Вообще казнить надо… – говорит бородатый, явно до глубины души задетый ситуацией.

– На Колыме бы этих козлов быстро воспитали, – поддакивает лысый.

Третий выпучивает глаза и пялится то на первого, то на второго. Рожа его краснеет как помидор, и кажется, что разнесет ее сейчас на куски.

– Колян, ты чё? – спрашивает бородатый, на всякий случай сжимая кулак.

Колян с полминуты смотрит на него в упор и после орет:

– Да ничё!

– Клава, сука, опять паленую водку продала, – говорит лысый.

– Дебил, – резюмирует бородатый.

Колян берет бутылку, выпивает из нее граммов сто пятьдесят и обращается к бородатому:

– Обокрали?! Ты сам, когда председателем был, полколхоза спиздил. Чё на Колыму-то не поехал? Давай, поезжай, успеешь, может!

Бородатый щурит глаза и двигает челюстью. Колян продолжает:

– Иди себя казни! Чё зыришь? Не так, что ли, было?! Умник херов.

Бородатый приподнимается, нависает над столом. Колян продолжает:

– Или ты думал, никто не знал, как ты домой все тащил? Дурачки вокруг одни, думал? Чё?!

Бородатый размахивается, чтобы ударить Коляна, но тот берет бутылку и разбивает ее о его голову. Бородатый с грохотом падает на пол.

Лысый не спеша заглядывает под стол, берет осколок стекла, вертит его в руках и говорит:

– Вот зачем он меня дебилом обозвал?

– Не знаю.

– И бухла больше нет.

Колян тянется к своему пакету, роется в нем и достает бутылку.

– Есть! На!

Лысый берет бутылку и пьет из горлышка. Бородатый начинает шевелиться, поднимается, садится на стул, чешет голову, пытаясь прийти в себя, и говорит:

– А чё случилось-то?

– Клава, сука, паленую водку продала, – отвечает лысый и рыгает.

– А-а-а… В мое время ее бы на Колыму… – заплетающимся голосом произносит бородатый и вертит головой, пытаясь вправить мозги на место.

– Да-а-а… – соглашается лысый.

– Как этих… Бля… Вчера по телеку смотрел… Как их?.. Падлы, разворовали…

Колян смотрит на бутылку в руках у лысого.

Второй шанс

1

Он подошел к подъезду десятиэтажки, на ступеньках поскользнулся и чуть не упал. В последний момент удержал равновесие и спас свою голову от того, чтобы быть разбитой о железную ручку подъездной двери.

– Твою ма-ать! – выругался он сдавленным голосом, как будто даже не своим и доносящимся откуда-то извне, взялся за ручку и дернул ее на себя.

Дверь не открылась.

– Что за на хер? – пробормотал он, однако сразу вспомнил, просипел: «Аэ-э…» – и другой рукой полез в карман, начав в нем шарить.

Ключи никак не хотели доставаться из кармана, ноги никак не хотели стоять прямо, из страха потерять равновесие никак нельзя было оторвать вторую, закоченевшую уже, руку от дверной ручки, железной и очень холодной на зимнем морозе.

Наконец рука, шарившая в кармане, уверенно схватила ключи и извлекла их наружу. «Ага…» – произнес рот, искривившись в улыбке. Ключи прислонились к домофону, тот издал приветственный писк, рука, державшая до сих пор ручку, открыла дверь, и он зашел внутрь.

В подъезде горел свет, хотя и неяркий, но все же куда более сильный, чем на улице от фонаря. И от этого света голова закружилась еще больше. Он, ища опору то в лестничных перилах, то в стенах, дошел до лифта и нажал на обожженную и оплавленную кнопку. Послышался звук включившегося мотора, скрип спускающегося лифта, затем глухой звук остановки. Двери открылись, он прочитал написанную черным маркером, самую большую среди прочих надпись: «Маша шлюха», вошел внутрь и нажал на кнопку рядом с цифрой шесть.