Записки из страны Нигде

Повсюду проводились презентации и круглые столы, однако я попала только на одно выступление. Но пропустить его не могла определенно.

Это было выступление Н.Д.Солженицыной, она представляла книгу А.И.Солженицына «Крохотки».

С первого взгляда восхитил образ выступающей: тщательно ухоженная пожилая интеллигентная дама. Ухоженность – она ведь разная может быть, она бывает и оскорбительной в стиле «у вас все равно никогда не будет столько денег на такие шикарные салоны», а может свидетельствовать о глубочайшем уважении к тем, кто придет на тебя смотреть, «профессорская» ухоженность, не броская, а какая-то удивительно вежливая.

И речь. Я как аудиогурман жадно ловлю каждую возможность услышать хорошую русскую речь. Если неплохо писать научились многие (или, предположим, в литературу пришли наконец люди с нормальным образованием и чувством стиля, а заодно и начитанные), то хорошо говорить – это искусство постепенно исчезает совсем. Многие говорят забавно, бойко, интересно, но вот произношение… А у Солженицыной в речи прекрасно все, и произношение в том числе. Такую речь – независимо даже от смысла произносимых слов, - я могу слушать просто как музыку.

Собственно, ничего особенного она не говорила, рассказывала об обстоятельствах написания рассказов «Крохотки», показывала книгу, спросила, чуть улыбаясь, как мы думаем – почему на обложке внизу нарисован гвоздь… Ощущалась и привычка работы с аудиторией. При ответе на вопрос, в чем Солженицын устарел и в чем он актуален, заговорила о статье «Как нам обустроить Россию»… Понравился тон - без надрыва, очень спокойный, без нервного звона в голосе. На этом уровне не имело значения, согласна ли я с оратором по фактической стороне дела или же не согласна. Мне преподносили мнение, именно преподносили, а не впихивали в глотку, поэтому не хотелось вибрировать в ответ и как-то мысленно возражать. Кстати, причина, по которой я не в состоянии не то что участвовать в «круглых столах», но даже наблюдать их со стороны: современная дискуссия ведется нервно, без привычки слушать оппонента, с перебиваниями, с аргументами, схваченными на ходу, необдуманными; во время таких «круглых столов» мгновенно приходишь в ярость и хочется так же необдуманно и перебивая возражать абсолютно всем!

…Неожиданно ко мне подошли люди из телевидения и задали на микрофон вопрос – почему я пришла на эту презентацию.

Я ответила: потому что имея хоть какое-то отношение к двадцатому веку невозможно пройти мимо Солженицына, как бы к нему ни относиться.

И вспомнила случай, когда обнаружила в школьной сумке дочери сокращенное издание «Архипелага ГУЛАГ», на серой бумаге, в серой обложке и с нарочито «намалеванным» названием, издание как бы имитировало «самиздат». Первое мгновение, может быть, долю мгновения – эмоциональный толчок: так, кто это видел, кому она показывала, с кем об этом говорила. Не страх, нет, просто рефлекторная, воспитанная осторожность. На всякий случай. Я росла во времена, которые диссиденты называли «вегетарианскими», но неприятные прецеденты все же бывали.

Потом я спросила: «Кто дал тебе эту книгу?» Дочь ответила: «Школьный библиотекарь»…

Значение Солженицына сейчас - как исторической фигуры двадцатого века, - еще и в том, что он являет собой наиболее полное воплощение образа «поэта-пророка». Собственно, об этом говорила Н.Д.Солженицына, когда отвечала на вопрос, в чем он актуален до сих пор. Оставляя в стороне фактическую и содержательную часть, - действительно ли Солженицын все правильно предсказал и от всего правильно предостерег и т.д., - чисто литературно, в контексте литераторском, мы видим именно «пророка». Все подчинено этому образу, и внешний облик, и речения, и окружение, и творчество, и наследие, и наследники. Впервые в жизни меня поразила именно цельность этого облика, стилистическая безупречность его. Наверное, в двадцатом веке никто полнее такой образ не воплотил. В девятнадцатом таковыми были Лев Толстой и Виктор Гюго. Быть «поэтом-пророком» - особого рода служение, сопровождаемое особого рода искушениями. Можно было знать это о Солженицыне чисто теоретически, но на презентации «Крохоток» я вдруг это прочувствовала как-то очень глубоко. Это был по-настоящему интересный и сильный опыт.

Что я думаю о «поэтах-пророках»? (Под «поэтами» разумею литераторов, не только стихотворцев). Мои мнения спорные, но выскажу.

Пророками не становятся, а рождаются. Подобный склад заложен с самого начала в характере человека. Чем бы он ни занимался, хоть кулинарией, он непременно будет вещать и пророчествовать.

Пророк говорит не о будущем, он не предсказатель, он оценивает настоящее, но «оценивает свыше».

Оценка «свыше» литературным пророком на самом деле производится в меру его личного понимания, которое он вполне искренне может считать и откровением.

Свои пророчества он сначала вкладывает в форму литературных произведений, потом переходит на публицистику и начинает говорить «в лоб», но его все равно плохо понимают.

Чаще всего, впрочем, понимать особо нечего, потому что такой пророк говорит от себя, а сам он представляет собой «только» человека, пусть даже и масштабного.

Наследие такого человека вызывает споры и спустя много лет после его смерти.

Без них литературный процесс, несомненно, сильно бы обеднел, а множество мемуаристов и диссертантов осталось бы без куска хлеба.

С ними интересно и иногда скандально.

Не думаю, что блогеры, даже склонные вещать в своих бложиках о судьбах мира, тянут на такую роль. «Поэт-пророк» обычно тяготеет к эпопеям, к большим текстам, часто неповоротливым, как «царь-танк», но масштабным и впечатляющим. Дискретное мышление блогера породить подобное не способно. Впрочем, будущее покажет. Хотя в случае с Солженицыным еще в период «Одного дня Ивана Денисовича» было уже понятно, какого уровня эта фигура.

После бытия

00:00 / 17.12.2018

Мемуары – один из самых любопытных литературных жанров. Даже не «интересных», а именно любопытных, поскольку зачастую они именно удовлетворяют это наше, иногда почтенное, иногда не слишком почтенное, чувство. Мемуары подводят некий итог. Отбор биографических (жизненных) фактов для изложения их в мемуарах – крайне немаловажный вопрос, фактов-то за долгую жизнь набралось море (впрочем, их и за короткую жизнь набирается немало), о чем вспомнить – о чем забыть, какими словами подать историю – все имеет значение. За словами не спрячешься, сколько бы человек ни пытался представить себя в мемуарах в самом лучшем свете – слова раскроют его таким, каков он есть. Помню, какой ужас меня охватил, когда я раскрыла мемуары красавицы жены прославленного маршала и обнаружила там концентрированную желчь: женщина бойко, ядовито сводила счеты со всеми своими обидчиками. Обидчики эти заняли лучшие комнаты в гостинице или успели перехватить дачку, на которую сама эта маршальская супруга положила глаз. Попутно попинала она и сослуживцев мужа: в угоду официозной мифологии наврали про смерть такого-то (не был он героическим разведчиком, а был он обычным мародером), и про такого-то тоже наврали, ничего он не герой, просто алкоголик; а сами-то орденами обвешались и обзавелись квартирами и брульянтами…

Но эта дама по крайней мере была предельно откровенна. Бывают же персонажи, которые стараются показать себя в наилучшем свете, а между строками все равно сочится зависть к чужому успеху и злоба… Случается и наоборот: живет, скажем, актриса с не самой лучшей репутацией, а читаешь то, что она написала к концу жизни, – и видишь: ни о ком худого слова не сказано, в тексте – легкий юмор, немного печали, рассуждения об искусстве, что удалось сделать и что не удалось. Совсем другими глазами потом на человека смотришь.

Мемуары не лгут, потому что материя текста, стиль, - они не поддаются фальсификации.

Но как-то раз я взяла в руки очередной мемуарный том и вдруг ощутила нечто вроде священного трепета. Ведь это – чья-то жизнь! Вся целиком – или, по крайней мере, большая ее часть. Вложенная в слова как в сосуд, запечатанная в бумажный том. Держать в руках чью-то жизнь и с пренебрежением думать: купить книжку – не купить, интересно то, что там понаписано, или так себе?.. А ты-то сама кто такая, чтобы в подобных выражениях думать о чьей-то жизни?