Записки капитана флота

До 21 сентября никаких слухов о нашем корабле не было. Но вечером того же числа сказали нам, что в полдень сего же дня видели оный весьма близко восточного берега Вулканического залива и заметили, что он старается войти в порт Эдомо. Между тем собралось в Хакодаде из ближних мест чрезвычайно много чиновников и солдат, которые из любопытства нас видеть беспрестанно к нам приходили. Приметив такое множество новых лиц и вспомнив, что по всему Хакодадейскому заливу на берегах вновь построены на небольших расстояниях батареи и казармы, которые мы видели, когда шли в Хакодаде, я стал беспокоиться, воображая, не намерены ли японцы коварством или силой захватить наш корабль в отмщение за то, что господин Рикорд задержал их судно и взял несколько человек с собой, а девять человек при сем случае утонули.

Подозрение мое усиливалось и тем обстоятельством, что в сношениях японцев с господином Рикордом они ни слова о сем деле не упоминали; и потому я спросил Теске, к чему такое множество солдат собралось в Хакодаде и что значат все сии приготовления. На вопрос мой он отвечал, что японский закон требует великих осторожностей, когда приходят к ним чужестранные суда, и что когда Резанов был в Нагасаки, то еще несравненно большее число батарей было построено и войск собрано, но здесь потому так мало, что негде более взять. Впрочем, он смеялся моему подозрению и уверял, что мы не имеем причины ничего худого бояться со стороны японцев.

24 сентября переводчики известили нас о прибытии «Дианы» в Эдомо и показали письмо господина Рикорда к здешним начальникам, писанное на японском языке переводчиком Киселевым. Теске изъяснил нам содержание оного: господин Рикорд, получив вместо лоцмана одного из привезенных им весной сего года японских матросов, просил, чтоб прислали к нему более надежного человека, и именно требовал Такатая-Кахи, на которого он мог совершенно положиться; извещал японцев, что он имеет недостаток в воде, прося позволения налить оную, да еще просил, чтобы японцы ответы свои на его бумаги писали простым языком, а не высоким, которого чтение переводчику Киселеву неизвестно. Теске и Кумаджеро по приказанию своих начальников нам сказали, что послано повеление не только позволить нашему кораблю налить воду, но и снабдить его съестными припасами, какие только есть в Эдомо. Касательно же просьбы господина Рикорда отвечать на его бумаги простым языком заметили, что такие записки могут только быть подписываемы низкого состояния людьми. Если же ответ должен содержать что-либо важное, тогда подписать его надлежит начальникам, но ни один японский чиновник не может по их закону подписать ни одной официальной бумаги, писанной простым языком, почему и невозможно удовлетворить сему желанию господина Рикорда.

Что принадлежит до требования его вместо лоцмана послать Такатая-Кахи, то отправить его отсюда без повеления губернатора не имеют они права, а на переписку о сем с губернатором потребно несколько дней, почему здешние начальники, быв уверены в лоцманском искусстве назначенного для сего дела матроса, советуют господину Рикорду идти с ним к Хакодаде. Когда же корабль придет на вид сей гавани, тогда Такатай-Кахи немедленно будет выслан ему навстречу, для чего они предложили сигналы, долженствующие быть подняты на известной горе и на лодке, на которой Кахи поедет.

Японцы хотели, чтоб обо всем этом я написал письмо к господину Рикорду. На сие я охотно согласился, прибавив внизу, что пишу по желанию японцев. Еще они советовали мне упомянуть, что в Хакодаде для наших соотечественников нет никакой опасности. Однако на это я не согласился, страшась сделаться виновником погибели наших товарищей, буде, паче чаяния, японцы имеют злое намерение и хитрят. И коль скоро я сказал, что не хочу этого написать, а в том, что для наших нет здесь опасности, японцы сами должны искренними и честными своими поступками господина Рикорда уверить. Тогда переводчики более ни слова о сем не упоминали, оставаясь довольными и тем, что я написал. На другой день приходил к нам гинмиягу Сампей объяснить то же, что накануне переводчики говорили, и сказать, что письмо мое к господину Рикорду отправлено.

В ночь на 27 число сделался недалеко от нашего дома пожар: загорелся магазин, принадлежащий одному купцу. Тогда вдруг пошла по городу тревога; караульные тотчас нам о причине шума сказали и стали готовиться выносить все вещи, буде бы нужно было. Но в ту же минуту пришли к нам переводчики, а потом и самый старший здешний чиновник Сампей известить нас, что меры взяты не допустить огня до нашего дома и чтобы мы с сей стороны были покойны. Сказав сие, они тотчас удалились, и действительно, пожар чрез несколько часов кончился истреблением одного только того магазина, где он начался.

Поутру 27 сентября прибыл сюда губернатор, а вечером подошел к гавани наш корабль «Диана», к которому навстречу японцы по обещанию своему тотчас выслали Такатая-Кахи и с ним вместе начальника здешней гавани [64] как наиболее сведущего в лоцманском искусстве по сим берегам. Наступившая темнота не позволяла ввести «Диану» в гавань того же числа, почему и поставили они ее у входа в безопасном месте, о чем нас известил в ту же ночь гавенмейстер, коль скоро возвратился на берег.

64

Звание, соответствующее нашим гавенмейстерам [заведующим всеми делами по гавани].

На другой день поутру «Диана» вошла в гавань при противном ветре, к великому удивлению японцев. Мы видели из окна каморки, где стояла наша ванна, как шлюп лавировал; залив был покрыт лодками, а возвышенные места города людьми. Все смотрели с изумлением, как такое большое судно подавалось к ним ближе и ближе несмотря на противный ветер. Японцы, имевшие к нам доступ, беспрестанно приходили и с удивлением рассказывали, какое множество парусов на нашем корабле и как проворно ими действуют.

Через несколько часов после того как «Диана» положила якорь, явились к нам оба наши переводчика, академик и переводчик голландского языка с большим кувертом в руках, который привез на берег от господина Рикорда Такатай-Кахи. Они пришли по повелению губернатора для перевода присланной с «Дианы» бумаги, которая была писана от начальника Охотской области на имя первых двух по матсмайском губернаторе начальников в ответ на их требования. В ней господин Миницкий объяснял подробно, что нападения на японские селения были самовольны, что правительство в них нимало не участвовало, и что государь император всегда был к японцам хорошо расположен и не желал им никогда наносить ни малейшего вреда, почему и советует японскому правительству, не откладывая нимало, показать освобождением нас доброе свое расположение к России и готовность к прекращению дружеским образом неприятностей, последовавших от своевольства одного человека и от собственного их недоразумения. Впрочем, всякая с их стороны отсрочка может быть для их торговли и рыбных промыслов вредна, ибо жители приморских мест должны будут понести великое беспокойство от наших кораблей, буде они заставят нас по сему делу посещать их берега.

Японцы содержание сей бумаги чрезвычайно хвалили и уверяли нас, что самовольные поступки Хвостова в ней объяснены для японского правительства самым удовлетворительным образом, почему они и поздравляли нас с приближающимся нашим освобождением и возвращением в свое отечество.

Теперь я опять должен возвратиться к неприятному предмету. С самого того дня, как мы услышали о появлении «Дианы» у японских берегов, господин Мур сделался печальнее и задумчивее прежнего. Увидев, что ему нет ни малейшей надежды остаться в Японии, решился он запутать производимые переговоры и на сей конец начал уверять японцев, что бумага господина Миницкого неблагопристойно написана, потому что в ней есть оскорбительные угрозы, будто русские суда могут беспокоить и вредить японской торговле и приморским жителям. Сие он называл одними пустыми словами, но переводчики в ответ ему сказали с негодованием, что японцы не дураки: им и самим очень хорошо известно, какое великое беспокойство и вред могут на их берегах причинить наши корабли в случае войны; впрочем, письмо господина Миницкого во всех отношениях написано благоразумно. Такой их отзыв о сей важной для нашего дела бумаге совершенно нас успокоил. На господина же Мура просьбы и увещания наши отнюдь не действовали.

Здесь я должен заметить из числа многих одну похвальную черту японского характера. Господин Миницкий в письме своем между прочими официальными предметами обращает частным образом от своего собственного лица к здешним начальникам просьбу в пользу бывшего в России японца Леонзайма, который, по дошедшему до господина Миницкого слуху (Такатай-Кахи сообщил о сем господину Рикорду), навлек на себя гнев своего правительства. После переводчики нам сказали, что сие человеколюбивое сострадание господина Миницкого о несчастии чужестранца и похвальное желание представительством своим облегчить его участь понравилось чрезвычайно здешнему губернатору и всем начальникам, которые превозносили поступок сей до небес и говорили, что теперь сидящие в столице старики (разумея тех членов верховного своего правления, которые дурно мыслят о России и противятся всякому дружескому сношению с ней) узнают свою ошибку и уверятся, что русские не медведи и не дикие, а народ человеколюбивый и сострадательный.

В тот же день от переводчика мы узнали, что у господина Рикорда есть письмо и подарки к матсмайскому губернатору от иркутского гражданского губернатора и что господин Рикорд намерен сам вручить оные японским чиновникам, для чего и назначен будет день, когда он должен приехать на берег. На шлюпках же встретить господина Рикорда, чтоб с ним видеться и переговаривать, японские чиновники не могут. Это известие некоторых из моих товарищей немало обеспокоило. Они думали: с какой стати японцы, не освободив ни одного из нас, хотят, чтоб второй начальник корабля приехал к ним, поступив таким образом с первым? Они с большим нетерпением и страхом ожидали, чем свидание сие кончится.