Записки купчинского гопника
Шрифт:
Сейчас – бери хоть «Хеннесси». Хотя город до сих пор закрытый. Он и Озерском-то стал двадцать лет назад, а до этого числился Челябинском-65.
На въезде – КПП. Не банальный шлагбаум, а специальные проезды с металлическими решетками. Мы как официальная делегация получили привилегию не выходить из автобуса. Простая перекличка:
– Сташков!
– Я! То есть здесь!
Охрана по всему периметру города. Не объедешь, не проскочишь. Даже не проплывешь по озеру – там сети (мало ли – вражеская подводная лодка). Ходят патрульные катера. Говорят, в Озерске единственная часть внутренних войск, у которой есть свой военно-морской флот.
В гости (имеется в виду, в город) приглашают только близких
И все это сомнительное удовольствие можно, условно говоря, оценить в 13,5 тысяч. Такова была средняя зарплата на «Маяке», где работают 14 тысяч из стотысячного населения Озерска. Думаю, должна быть тоска по советским временам – тогда хоть снабжение было по высшему разряду.
Чувствую, что пора переходить к личным впечатлениям. Но их, к сожалению, мало. Жил я в гостинице. Где, разумеется, останавливался Берия. Он же распорядился строить дома не выше двух этажей – чтобы из-за деревьев было не видно. Сейчас не спрячешься – на Озерск можно посмотреть из космоса. Через Google. Так что новый город – стандартные новостройки.
Двухэтажный Озерск производит довольно мрачное впечатление. Я погулял минут десять и отправился в бар. Там же ресторан, казино, боулинг и кинотеатр. Пиво – 40 рублей. Правда, в пластиковых стаканах. У стойки сидели студенты и решали какие-то цепочки полураспада. После этого в боулинге я надеялся увидеть шары из урана. Или хотя бы светящиеся. Шары были обычные, а местный журналист меня обставил. Полное разочарование.
Хотя первое разочарование было еще раньше. Мне заявили, что ни собак, ни коров о двух головах я не увижу. И ехидно добавили:
– Двухголовые – это в Кунсткамере.
– А как же авария?
В 1957 году авария действительно была. С выбросом в 20 миллионов кюри. Черт его знает, что это значит, но для сравнения: в Чернобыле было 50 миллионов. То есть сопоставимо. Но в Озерске 18 из 20 миллионов осели на промплощадке.
– Те, кто там был, в основном умерли, – сообщили мне. – Зато кто выжил, живут и живут.
Надо сказать, люди в «атомограде» – энтузиасты своего дела (см. среднюю з/п). Все время на все лады меня убеждали: радиация в некритических дозах если не полезна, то не факт, что вредна. По крайней мере, не доказано, что вредна. Да и что такое радиация? В самолете пролетел – нахватал. На рентген сходил – еще больше. А в Питере вообще столько гранита – что и говорить не о чем. Это все радиофобия, виною которой – Чернобыль.
Вот-вот, спрашиваю, а как же Чернобыль? Отвечают: большинство чернобыльцев умерли, потому что сами себя убедили, будто радиация вредна. Подтверждено исследованиями. Зато на заводах по обогащению урана – вроде как хуже некуда – директорам за семьдесят, хоть они всю жизнь там работают.
Еще один аргумент. Ядерные отходы низкого уровня активности сливают в закрытый Течинский каскад водоемов. В конце 40-х – начале 50-х туда сбрасывались и отходы от производства, гораздо более радиоактивные. Люди в этих местах не водятся. Поэтому развелось без числа всякой живности. Обнаглевшие бобры строят хатки прямо на плотинах. И никто не знает, как с этим бороться. Потому что бобры занесены в «Красную книгу», и разрушать их хатки строжайше запрещено.
В проблемной деревне Муслюмово на берегу реки Течи (в честь которой каскад) уровень жизни выше, чем в окрестных селах. Хотя деревню все равно расселяют от греха подальше. Но мне обещали:
– Приезжайте летом. Местные татары за бутылку водки с удовольствием искупаются в запретной речке.
– И что с ними будет?
– Да ничего с ними, татарами, не будет. Если регулярно купаться десять лет, тогда и дозу можно набрать.
В Восточно-Уральском заповеднике (там,
куда улетели с промплощадки оставшиеся два миллиона кюри) – тоже, как меня заверили, прекрасная флора и фауна. Потому как главный враг природы не радиация, а человек. Оно, может, и так, но все-таки ядро расщеплять – тоже не бобры придумали.С чувством некоторого превосходства атомщики рассказывают о французах. На самом деле, конечно, они их уважают. У них доля атомной энергетики самая высокая в мире – 78 %. У нас – жалкие 16 % (половина – это газ).
– А ведь мы построили первую в мире АЭС, – сокрушаются атомщики.
Но французы сливают низко– и даже среднерадио-активные отходы не в Течинский каскад, а в Ла-Манш.
– А как же англичане?
– Англичане молчат. Они сливают по другую сторону. А потом Гольфстрим несет все это на норвежскую селедку.
А уж селедка, добавлю от себя, по-любому молчит.
Собственно, целью нашего путешествия был Завод-235. Это единственное в России предприятие, на котором перерабатывают отработанное ядерное топливо.
– Хотя мы предпочитаем говорить: облученное ядерное топливо, – заметил главный инженер.
Да ради бога. Я буду говорить ОЯТ. Эту аббревиатуру все должны помнить – десять лет назад по поводу ввоза этого ОЯТ была большая буча.
Завод-235 встречает гневными стихами на стенде под нейтральной вывеской «Славы отцов будем достойны»:
Когда страна в щите нуждалась,Мы ей создали этот щит,И супостатам лишь осталосьУмерить зверский аппетит.Впрочем, сейчас производство – сугубо мирное, о чем и свидетельствует второе четверостишие:
Обрел наш атом профиль новый,Но мы по-прежнему в строю,Тебе, завод, даем мы слово:Не запятнаем честь свою.После инструкции нас повели по длинному коридору, в середине которого пришлось раздеться. Совсем. Впереди – Зона. Либо плачь, либо шути. Я смеялся. Передо мной шел абсолютно голый оператор со штативом и камерой.
Нам выдали белые одежды: носки, подштанники, рубаху, комбинезон и поварской колпак. Плюс черные ботинки и счетчик Гейгера.
Наконец-то я почувствовал себя настоящим сталкером. Романтическую атмосферу испортил кто-то из лиц сопровождения рассказом о том, что во Франции одежка тоже белая, но помоднее. (Кстати, во Франции ОЯТ перерабатывают даже в курортном Шербуре, где зонтики.)
Надо бы рассказать про процесс переработки ОЯТ. Тут возникает сложность. Атомщики говорят на треть по-русски (главным образом, союзы и предлоги), на две трети по-своему. Их язык состоит из аббревиатур. Как заладят: ТВЭЛ да ТВЭЛ, – так и не остановить. Спрашиваю:
– Есть какой-нибудь человеческий синоним слову ТВЭЛ?
– Есть. ТВС.
Кто-то взмолился:
– Говорите по-русски!
– Я и говорю: ТВС от ВВЭР-440 погружается…
Самое удивительное, что даже шофер на выезде из города закричал на солдата:
– Ты чего – не понял? КСП позови!
Наверное, это заразно. Или думают: мы, мол, не хуже ядерщиков.
Короче говоря, ОЯТ привозят в специальных вагонах. Разгружают и отправляют на несколько лет в бассейн. Это самый мрачный бассейн из всех, которые мне доводилось видеть. Ходишь по плитам, между которыми довольно большие щели. Над головой жуткие металлические конструкции. Нелепый плакат «Слава труду». Мир после техногенной катастрофы. Сквозь щели видно, как под толщей воды стоят то ли ТВЭЛы, то ли ТВС. В общем – ОЯТ. Остывает. Ждет очереди на переработку. Как правило, несколько лет.