Записки мелкотравчатого

Зато встреча ему была самая почетная. На другой день, во время обеда, доложили нам, что едет Афанасий; мы словно по команде вскочили с мест и побежали к окнам. Охотники все до одного вышли к нему навстречу; даже бабы и ребята высыпали на улицу поглазеть на происходившее. Обозрев эту картину, мы снова уселись за покинутую трапезу. Вошел Афанасий и… подал Алееву его же письмо нераспечатанным; при письме была приложена маленькая записка.

— Что ж? — проговорил Алеев, принимая письмо.

— Что, сударь! Ездил ни по что, привез ничего.

Алеев прочел записку сначала молча, потом начал вслух:

«Его высокоблагородие г. главноуправляющий третьего дня в шесть часов пополудни изволил отбыть в С. — Петербург, сроком на один месяц, а потому контора, за отсутствием его, не может дозволить охоты во владениях ее сиятельства.

Конторщик Чревобитов».

Боже мой! На семи печатных листах не передашь всего, что говорилось по получении этого окончательного отказа! Начали наконец утверждать и доказывать, что мы можем травить в дачах графини Отакойто. Отчего, например, во время прохода степью на нас не могут напасть волки, лисицы, даже зайцы? И мы, защищая свою жизнь, рубим их, стреляем, наконец, травим собаками. Бедную графиню наделяли заочно такими побранками, от которых она, наверное, упала бы в истерику, если бы могла их слышать. Управляющему отпускалось их вдвое. Бацов свирепствовал и грозил ему решительным побиением. Наконец он приглашал всех следовать за ним с обнаженными кинжалами и в случае надобности травить самих объездчиков… Это породило общий смех, и бедный Лука Лукич, оставленный в одиночестве при своем лютом мнении, горячился пуще прежнего и начал даже нам самим угрожать кинжалом. Погоревавши и насмеявшись досыта, решили наконец завтра же тронуться в дальнейший путь, взять в полдень Козиху, а оттуда с собаками на смычках идти степью прямо к Хопру.

Решено. Осталось только отдать приказание ловчим.

— Фунтик, кликни Феопена! — сказал Алеев случившемуся тут мальчику Стерлядкина, который так горько рыдал, выпрашиваясь у него в отъезжее. Название Фунтика он получил от охотников уже во время пути.

Вошел Феопен и, по обыкновению, прилип у притолоки.

— Завтра, — начал Алеев, надо брать Козиху.

— Это как вам будет угодно… По-моему, так Козихи спервоначала брать бы не следовало; ее успеем взять и напоследях.

— Когда напоследях?

— Известно, к концу, перед выходом, либо так, между дела, как вздумается. Место под рукой, домашнее, зверь набродный.

— Ты, как видно, располагаешь туразить [261] тут до зимы, а я тебе говорю, что нам надо завтра взять Козиху по пути; мы выступим отсюда к Хопру.

— Это что ж?… Что ни лучшие места кинуть так! Лучше было и не ходить в такую даль!… Что ж, мы все и будем выступать да выступать? От добра добра не ищут. Место — в свете первое. Зверя — сила! А вчера, сидя на завалине, четырех перевидел на рыску… лис выкунял [262] ; горит, грач-грачом! Самая пора; только бы вот тронуть — посыплют…

261

Туразить — гонять, ловить, травить с шумом, криком.

262

Выкунял — то есть выдремал, получил, не ведая как и почему.

— Ты говоришь как будто во сне… я знаю твой характер: вынь да положь! Слышал ведь, кажется!…

— Да што!… Слышать-то нечего!

— Как нечего! Тебе говорят, что в графскую нас не пустят.

— Как не пустить?… Захотят — пустят…

— Ну, вот, прошу толковать с подобными людьми! — проговорил Алеев горячо. — Зарубил одно… Теперь прошу его урезонить! Тебе говорят русским языком, что мы завтра должны отсюда выступить! Тут делать нечего.

— Это воля ваша… как вам будет угодно… А я мекаю так, что дальше идти нам незачем. Что нам делать на Хопре? Там, я чай, съехалось охотника не в перечет… Поди, подметай чужие следы. А тут ешь — не хочу! Таких мест век не обыщешь, благо, дошли.

— Что ж ты будешь тут делать?

— А что хочу, то и делаю!

— Ну, вот, послушайте его! — обратился к нам Алеев. — Прошу нас потолковать с такими людьми. Тебя призвали сюда для того, чтобы отдать приказание. Завтра мы выступаем. По пути возьмем Козиху, и оттуда, сомкнувши стаю, идем на Хопер. Понятно тебе? Затем тебя и кликнули. Теперь ступай!

— Это понятно. Слушаю-с!

Феопен посмотрел на меня твердо, вопросительно, как будто он хотел что-то мне сказать, повернулся и как-то неохотно вышел. По отбытии ловчего между охотниками возникло словопрение. Как утопающий хватается за соломинку, так Бацов схватился за мысль Феопена и начал варьировать ее на разные лады. Все, видимо, были недовольны своим настоящим положением; никому не хотелось трогаться с места и идти дальше, как говорится, на авось! — и потому Лука Лукич не встречал общего отпора, хотя на вопрос Алеева, для чего нам здесь оставаться и чего ждать, он не мог держать никакого ответа. Я сидел молча и слушал, убеждаясь больше и больше, что все, словно по закакзу, несли околесную… Тут, во время общего говора, незаметно для прочих, ко мне подвернулся Фунтик и сказал шепотом, что Феопен имеет надобность переговорить со мной о весьма нужном деле и просит прийти к нему так, чтобы «не заметили господа». Увернувшись очень ловко, я вышел и по указанию Фунтика отправился на таинственное свидание с ловчим.

За хозяйским гумном, на берегу тинистого протока, гончие лакали запарку из полотняного походного корыта. Феопен стоял тут, опершись грудью на весло; с ним были два его помощника — Сергей и Пашка.

Я подошел к обществу и попросил огня раскурить сигару.

— Что, сударь, вышли прогуляться? — сказал ловчий.

— Да. Наскучило там сидеть. Все горячатся, спорят и все-таки не столкуются, что делать.

— Да што… Не слушал бы!… Дбруц!

Феопен размешал остаток запарки и обратился ко мне:

— Это я вам доложу, сударь, у нас всегда так ведется: с подходом да свысока! Вот и сюда пришли за каким делом? На столбах грамоты вычитывать! Уж это я вам доложу, что не выду так отсюда, а вырою столб и буду возить с собою; куда придем — там и поставлю: пусть их читают на здоровье!

— Нельзя же, любезный друг! Это дело такое: на что если пойдет — и столбу верь. В чужих дачах, ты сам знаешь, травить нельзя, а пойдешь наперекор, — так, пожалуй, влетишь в такое дело, что после и не распутаешься!

Вместо всякого возражения Феопен отвернулся к корыту и начал глядеть по-своему. Эта переглядка вместе с молчанием для меня, начавшего несколько понимать, натуру Феопена Ивановича, значила ясно: «Дескать, и этот городит такой же вздор, как остальные; и этому больше нечего отвечать, как «слушаю!»

— Серега, веди! На место! — крикнул он гончим. Собаки скучились и пошли вслед за Сергеем. — А ты, Пашутка, снимай корыто!

Пашка принялся снимать с колушков корыто для того, чтобы развесить его на жердях для просушки.

— Виноват, сударь, потревожил я вас оттуда. У меня до вас нужное дельце, — начал Феопен, отходя в сторону.

— Очень рад служить, чем могу. Говори, что надо?

— У вас лошади не истомлены, шли налегке; кучер ваш парень степенный… Нужновато б съездить мне, недалече тут, к куме… Не пожалуете ли вашу тройку? Лошади будут сохранны, езды тут нисколько.

— Помилуй, Феопен, как же тебе не стыдно затрудняться в таких пустяках? Сам бы раньше меня распорядился и съездил, куда надо. Лошади свежие, что им, сделается?

— Нет, уж вы сами потрудитесь приказать, своим, словом: это для меня верней. Да там, между господ, неравно, к речи придет, не проговоритесь как-нибудь. Мне бы съехать только так, чтоб невдомек нашему народу, а там пожалуй, хоть и спохватятся, подождут, невелика важность.

Объяснивши в коротких слонах, какого рода приказание я должен буду отдать Игнатке, Феопен кликнул своего выжлятника, которому, как видно, он доверял во всем значительно больше, нежели Сергею.

— Пашутка, летай, сыщи ихнего кучера да шукни ему, чтоб поспешил сюда! Только, смотри, осторожней; не заприметил бы кто.