Записки молодого специалиста

И еще. Довольно часто Сильяныч брал гитару. Лиза смеялась.

– Это он для тепя делает. Любит свои каторжанские песни делать, когда кто посторонний. Артист, ей-Боху.

Я же торопился записать, запомнить. Вот уж что будет рассказать, когда приеду к маме. Или в Южный – девицам.

Вот Елизар отодвигает чашку, берет гитару и смотрит вполприщура на Луизу.

– Че, каторжную начнем?

– Как скажешь, мошно, конечно, нашему минисованному [9] и молитву начать. Пусть в нашу жизнь проникать начнет. Пригодится.

9

Минисованный – пугливый (жарг.).

И неожиданно запела. Да так жалобно, что я сразу расстроился. Дождь. Завтра – на озеро. Сплю в углу. Где же это я, домашний московский мальчик.

А из-за стола неслось тихонько, но так проникновенно:

Милосердные наши батюшки,Не забудьте нас, невольников,Пропитайте, наши батюшки,Пропитайте нас, несчастных,Пожалейте, наши матушки,Заключенных, Христа ради!.. [10]

10

Трахтенберг, «Блатная музыка» (СПб., 1908), цит. по словарю Городина.

Только заплакать не хватает, вот позор-то. Но я сдержался. Только успевай записывай. Пошли частушки:

Милый мой,Ширмач блатной,Я – твоя фарцовщица,На бану приемщица.

Красиво выпевала Луиза, да и Елизар вторил ей хорошим баритоном. Я же записывал новую песенку:

…Взгляни, Ильич, на все наши законы,Все говорят, что строил комсомол,На самом деле – строил заключенныйПод стук и звон тяжелых кандалов…

Но мимоходом я узнал, что махорка – это «пшено» и что Елизар Силуянович может даже на пьендросе [11] исполнить, только дай.

– Ладно, хватит. Завтра я на баржу в Рыбновск побегу, тебе надо что-нито?

Я заказал чаю, махорки для Ивана-нивха и, если есть, одеколона или духов. (Про себя думал – для хозяйки, Луизы.)

Елизар и Луиза долго смеялись.

– Так ведь у нас путина – сухой закон. Все одеколоны уже давно выпиты. Ау, ку-ку. Ну, пора придавить.

11

Пьендрос – пианино (жарг.), цит. по словарю Городина.

И вновь пришла ночь. Шуршали мышки. Я их уже не пугался. Не очень их интересовал – несъедобен. Снились сны. Разные. Но – спать.

Наступает тишина, и во мне тоже все успокоилось. Ушла обеспокоенность, что не сделаю съемку. Как говорил Иван, если большой ветер будет. Но ветра пока не было. А туман пережить можно. Я чувствую себя сильным. Мне хорошо здесь. Я погружаюсь в странную тихую жизнь в Озерках, где даже на полу хорошо спать под кряканье уток и вскрикивание петуха.

А утром опять молочницы у ворот смотрят, как мы с Иваном-нивхом собираемся на озеро. На берегу иногда сажусь на бревно и жадно наблюдаю за живностью лесотундры Севера. Мелькает лисица. Шмыгает заяц. На душе покой. Не могу оторвать глаз от поверхности озера. От воды веет спокойствием. Воистину – Сладкое. Утки криками сообщают малышам, что день начинается хорошо. Все покормлены и от лисы уплыли.

Вскоре образовалось у меня еще несколько знакомых. Часто вспоминается Лева-почтальон. Оказалось, он пишет стихи. И очень болен. У него какой-то острый туберкулез.

– Я бы давно уже отдал Богу душу, да Елизар и девочки-молочницы меня вытаскивают, вернее, оттаскивают от края ямы. Все время молоко горячее, сливки, творог. И мед. Вот и держат меня. А заходить ко мне, тем более чаевничать, не надо ни в коем случае.

Я вот оставил свои стихи и письма на Родину. Ты человек грамотный. Может, будешь честным – выполнишь последнее желание и просьбу. Пошлешь письмо маме и папе.

– Куда?

– Вот в этом-то и загвоздка. В США.

Я тогда не представлял ни холодной войны, ни наших врагов-америкосов, которые только-только были друзьями. Поэтому отнесся к Левиной просьбе вполне благожелательно. Собрал все его бумаги – стихи и два письма. В какую-то Миннесоту. Да мне что, из Охи брошу.

– Нет, не надо из Охи. Лучше передай в Москву, пусть эти письма попадут в посольство. Это самый верный путь.

– Так время.

– Теперь это не важно. Родители живы и получат. Если ты мне обещаешь, я даже оплатить пересылку помогу.

– Да что ты, Лева, ерунду говоришь. У меня отпуск через год. Я все сберегу. А стихи можно почитать?

– Да, конечно. Только не сейчас. После моей кончины. Но бумаги забери. Прямо сейчас.

– Ладно, ладно, беру. Я уплыву с Иваном дальше по озеру и через недели две вернусь. Держись, Лева.

Еще я хотел сказать, что жалею, что с ним так поздно познакомился. И когда вернусь после работы на озере, возьму его с собой. Нам поможет комсомол, положим в лучшую обкомовскую клинику. Ведь он же ни за что. Но – сказать хотел, а бормотал только – держись и держись.

* * *

В исследовании озера я полностью попал под «власть» Ивана. Озеро вытянутое, и возвращаться с разрезов в Озерки было невозможно. Поэтому Иван вполне здраво предложил:

– Твоя-моя далеко уплывай. Два чум делай. Рыба лови – еда будет. Утку я достану – хорошо будет. Только соль надо. Да чай.

Чай мне Силуянович привез, и я его полностью отдал Ивану. Затем мы уплыли в низы – так он называл другой конец Сладкого – и поставили там два чума. Я-то думал – палатки. Но все оказалось проще.

Мох, лапник, еще мох – вот и подстилка. То есть спальное место. Затем несколько жердей, на них – мою плащ-палатку. Иван все веревками перетянул – дом, вернее, чум – готов.

Свой с женой сделал недалеко. Про туалет я не спрашивал. Чего там, кругом – дикая лесотундра.

А когда развели костерок, да Наталья выложила соленую тешу (брюшко кеты), да чай – нет, это жизнь.

Хотел я еще, конечно, эту пресловутую «трубку мира». Но Иван курил мою махорку и просил рассказать, что это такое – Москва. У меня получалось так плохо, что даже деликатный Иван сказал:

– Твоя лучше про Москва-город не говори. Твоя говори – живи Озерки. И еще есть чум в конце Сладкого.

* * *

Съемку закончил в срок. Вернулся в Озерки. Попрощался с Иваном и Наташей. Отдал последний свой чай.

Иван меня хвалил, и душа моя радовалась. Хотя было и немного грустно. Как обычно при расставании, когда хорошо сделана работа.

– Твоя начальник молодой, шибко много знаешь. Однако не знаешь – Озерки все японски сипионы. Лагерь сидели. Тебе скажу, начальник, – я тоже японски сипиона пять лет Поронай-лагерь сидела, это потом говорить будем. Ты еще приезжай, когда будем рыба открывать. Наша праздник, однако, вино пить не будем. Наша люди от вина тяжелые больно. Приезжай, мы с бабой тебе хороший девка подберем. В бубен играет, танец нерпы хорошо показывает.