Записки на табличках Апронении Авиции
Шрифт:
— Я очень любил Папианиллу. Да, это правда, я очень любил ее. А потом я стал находить красоту в листьях салата, в их цвете, в их свежести, в прихотливых формах кочанов, а главное, меня восхищало его свойство охлаждать желания. Затем я научился ценить книги с их запахом сухого лавра. Мне ужасно нравилось копаться в книгах. До сих пор у меня в ушах стоит шорох свитков. Вот вино не охлаждает желаний, но зато отличается другим свойством, которое я с каждым днем нахожу все более милосердным и полезным: оно усыпляет воспоминания.
Мой юный чтец больше не превозносит мои мужские достоинства. Вместо этого он открывает толстенный кодекс [90] , и я, что на заре, что в сумерки, дремлю, а
Долгое время вожделел я к Апронении, но так и не осмелился высказать ей свои чувства.
Двадцать четыре мешочка золота.
90
Кодекс — книга из сшитых листов папируса (в отличие от свитков). Большинство папирусов времен раннего христианства сохранилось именно в виде кодексов.
Мы собрались во дворце П. Савфея Минора, и темой нашей дискуссии стал воздух.
— Воздух уносит души почивших, — сказал Кай Басc.
— Умирая, люди возвращают природе малую толику позаимствованного у нее воздуха, — сказала Флавиана.
— Воздух служит для того, чтобы покачивать озаренные солнцем, цветущие ветви груши вон там, слева, поверх стены, — сказал Герулик.
— И для того, чтобы позволить нам болтать глупости, — сказала Ликорис.
— И дышать, — с широкой улыбкой сказал Т. Соссибиан.
— И дать нам возможность задыхаться, хрипеть и умирать, — заключил Публий Савфей.
Пемза для папирусов.
Женщина, которая любит постукивание буксовых табличек. Женщина с буксовой табличкой. Женщина, гадающая на воске. Женщина, что затачивает лезвие кинжала. Женщина, скрывающая вялое, старческое лоно. Женщина, которая пользуется лоскутом истертого полотна. Женщина, вытирающая лужицы разлитого времени.
Вот какими мечтами поделился с нами Публий в пиршественном покое своего дворца.
Греться у огня, разведенного из щепок и сухой лозы.
Вытащить на берег рыбу, что бьется на конце волосяной лески, которую торопливо наматывают на палец.
Поставить на стол из неструганых досок прозрачный мед в красном глиняном горшке.
Услышать, как потрескивает в золе очага скорлупа испеченного яйца из его собственного курятника.
Мы рассмеялись. Мы хохотали до слез.
Небесный свод был безнадежно далек и черен. Я ощутила внезапную усталость; сердце, чудилось мне, вот-вот выскочит из груди. Я попробовала облегчиться рвотой. Мне хотелось кинуться вниз головой с высокой скалы. Или, на худой конец, упасть с земли в бездну небес. Я послала за сладким сирийским вином, и оно помогло мне извергнуть желчь. Потом осталась в одиночестве возле жаровни. Спатале зашла, чтобы налить масла в лампы; подойдя ко мне, она прижала мою голову к своему животу, но я попросила ее уйти. Вдруг я опустилась на колени. Вынула из жаровни погасший уголек и написала на мраморной доске букву «К». Поглядела на нее. И разрыдалась.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
(листы 512, о. с. — 518, л. с.)
В щелях плетня, на раскидистом дереве и на ограде из сухих камней воробушки кормили своих птенцов.
Мне представилось зрелище: дворец в руинах. И суетливая беготня служанок, и няньки, кормящие младенцев с пальца.
Флавиана ездила вчера в Кору.
Сегодня в Террацину.
Завтра в Форми [91] .
Проценты к календам.
Сандалии.
Отполировать ногти на пальцах ног.
Среди вещей длительных назову я детство.
Кусты букса.
Ожидание внука Аула, который пошел к учителю грамматики и вот уже час как должен был вернуться.
91
…в Кору… в Террацину… в Формы. — Города к югу от Рима.
Старость.
Морскую черепаху.
Смерть тех, кто ушел из этого мира.
Бессонницу.
Воронов.
Среди вещей краткотечных ты не отметила бессмертных богов и совершенные произведения искусства.
Из вещей краткотечных следует исключить любовь. Она принадлежит всему роду людскому, как мужской член или женские груди, что неотъемлемо с нею сочетаются, тем самым позволяя ей возрождаться вновь и вновь, хотя в них самих нет ничего истинно человеческого.
Среди звуков, волнующих душу, ты укажешь голос желанного тебе существа, донесшийся из-за изгороди, полога носилок, двери или парчовой драпировки.
Говор уроженцев Сетии. Таков был говор Латронии. Латрония родилась в Сетии. Она была очень молода, смешлива и необычайно хороша собой. Ее убили в год смерти Магнуса. Д. Авиций запретил подпускать меня к ее телу.
Стоит мне заслышать волнующий звук игральных костей в рожке, как лицо мое вспыхивает пурпуром, а сердце уподобляется бурдюку с вином, который пастух вынимает из ручья и жадно подносит к пересохшим губам.
Амния, монах, пришедший с Востока, красивый, как все выходцы из долины Инда, одетый по-королевски роскошно и окруженный многочисленной челядью, появился у ворот дворца П. Савфея на Целиевом холме. Фронтон, управляющий, провел его во второй таблиний [92] , пригласил сесть и подождать хозяина. Сам же поспешил сообщить о госте Публию, который тем временем слушал, как Ол и Кальпетан состязаются в игре на лире. Там же, с ним вместе, находились Кай Басc и Тиберий Соссибиан. Услышав новость, Публий вскакивает на ноги, во внезапном приступе гнева плюет наземь, срывает со лба свою голубую шерстяную повязку и приказывает немедленно вышвырнуть Амнию прочь из дворца, за ворота, а коли упрется, то и закидать камнями. Кай спрашивает Публия, отчего он столь грубо нарушает закон гостеприимства. Публий вновь натягивает свою голубую шерстяную повязку на лоб и отвечает:
92
Таблиний — деревянная терраса.