Записки партизана

Несколько дней прожил Гриша у Бессонова. К священнику часто приходили люди. Звали его на требы — на крестины, похороны, свадьбы. Но были и особые гости. Обычно они являлись, когда уже темнело, приносили какие-то тяжелые свертки, говорили вполголоса. Гриша ни разу не видел их. Однажды под вечер к нему вошел Бессонов.

— Я к вам гостя привел, Гриша, — сказал он. — Побеседуйте, а я пойду, дел у меня сегодня много…

Вошел пожилой казак с густой черной бородой. Глаза его строго и пытливо смотрели из-под тронутых сединой бровей. Говорил неторопливо, отрывисто.

— Здорово, Григорий. Я — Пантелеич. От Азардова.

У Гриши невольно мелькнула мысль: не провокация ли это?

— От Азардова? — удивился он. — Не знаю такого.

Пантелеич усмехнулся в свою густую бороду.

— Это хорошо, что не знаешь…

Потом, помолчав, спросил:

— А ты любишь кубанские арбузы? Хороши они у нас!

Это был условленный пароль, который дал Грише Азардов еще в бытность того в Краснодаре.

— Теперь вспомнил! — засмеялся Гриша.

— То-то! Ну, давай о деле поговорим.

Оказывается, Гришу и в Краснодаре считали погибшим. Два дня назад Бессонов (Пантелеич называл Бессонова «отец Петр» или «батюшка») сообщил, что Гриша жив и здоров и находится у него. Азардов велел Грише, как только он поправится, явиться к Пантелеичу, в его степную партизанскую группу, работавшую по специальному заданию подпольного руководства.

Простившись с Гришей и стоя уже в дверях, Пантелеич напомнил:

— Когда будешь уходить от отца Петра, спасибо скажи ему: если бы не он, висеть бы тебе на перекладине!..

Гриша пробыл у Бессонова еще два дня. Он распрощался с ним в сумерки и, разволновавшись, очень бессвязно благодарил его. А тот мягко улыбнулся и просто сказал:

— Не надо благодарностей: каждый поступает так, как велит его совесть…

Гриша ушел в группу Пантелеича. Здесь он узнал о налете партизан на Старо-Щербиновку. Налет прошел на редкость удачно — как и все, что делал Пантелеич. Многие говорили, да и теперь говорят, что Пантелеичу везло. Я не согласен с этим. Пантелеич всегда очень внимательно готовился к операциям, разведка у него была поставлена замечательно, да к тому же он был и прекрасным организатором.

Несколько раз Пантелеич посылал Гришу к отцу Петру. Оказывается, у Бессонова встречались подпольщики, хранились листовки, оружие, взрывчатка. Священник никогда никого ни о чем не расспрашивал, а Пантелеич верил ему, как самому себе.

Спустя некоторое время Гриша узнал от Пантелеича об аресте Бессонова. Всегда спокойный, выдержанный, молчаливый, Пантелеич места себе не находил.

— Жизни не пожалею, — говорил он, нервно теребя бороду, — а того, кто предал Бессонова, своими руками задушу!

Подпольное руководство сделало все, чтобы спасти Бессонова: пытались подкупить стражу, споить часовых, хотели даже силой вырвать Бессонова у немцев. Налет был поручен Пантелеичу. Быть может, ему и удалась бы эта дерзкая операция. Но в самый последний момент стало известно, что во время пыток немцы убили отца Петра.

Немного времени спустя мы узнали, что священник Бессонов никого не выдал под пытками. Он умер молча, не сказав ни слова…

Глава XI

После отъезда Родриана и ареста Лысенко Герберт Штифт ходил по комбинату туча тучей. По-видимому, он имел крупные неприятности в связи с тем, что он доверял человеку, оказавшемуся одним из главарей подпольщиков. И горе было тому русскому рабочему, который попадался ему под руку.

Особенно зверствовал Штифт на маргариновом заводе. При немцах рабочие на комбинате получали гроши, многие из них, особенно семейные, голодали и волей-неволей им приходилось брать даже отвратительный шпейзефет. Бетрибсфюрер запрещал делать это, грозя строгими карами. Как-то раз случилось, что именно в тот день, когда Штифт был особенно не в духе, он заметил, что одна из работниц выносила с завода небольшую банку шпейзефета.

Штифт приказал задержать ее. Ударом кулака он свалил работницу на землю. Он остервенело бил ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. Работница умерла вечером, так и не придя в себя.

Еще хуже приходилось нашим военнопленным, работавшим на комбинате. Они работали с утра до поздней ночи. Немецкие надсмотрщики, выполняя волю Штифта, избивали их, морили голодом. Изможденные, оборванные, они еле передвигали ноги. И вот на комбинате началась кампания по оказанию помощи нашим военнопленным. Зачинщиком ее явился Покатилов.

Кому же, как не ему — другу Лысенко и старому ветерану комбината, — было принять руководство подпольем на комбинате? Как выяснилось потом, к этому был причастен Шлыков: по указанию Арсения Сильвестровича он имел разговор с Покатиловым и договорился с ним обо всех делах, касающихся подпольной работы комбината.

Помочь военнопленным было нелегко: за ними неусыпно следили надсмотрщики, да и вся обстановка на комбинате после ареста Лысенко стала очень напряженной. Рабочие приходили на комбинат, надев на себя лишнюю смену белья. На комбинате они снимали его и отдавали людям Покатилова. А те им одним известными путями передавали белье военнопленным.

Покатилов дал секретное указание кладовщице завода, и она из каких-то тайных запасов выдавала военнопленным прекрасное мыло. Потом Покатилов организовал на комбинате передачу им шпейзефета и даже говяжьего жира, поступающего на маргариновый завод.

Вначале все сходило благополучно. Но как-то однажды Штифт, обходя заводы вместе с фельдфебелем Штроба, наткнулся на группу военнопленных, только что получивших мыло. Пленные были жестоко избиты. Их посадили в конторку; поставили у входа немецкого часового. Бетрибсфюрер приказал немедленно сообщить в гестапо, что кто-то снабжает военнопленных мылом. Над пленными нависла смертельная угроза.

Узнав об этом, Покатилов решился на смелый поступок. Вызванные им слесари из механических мастерских ухитрились, незаметно для немецкого часового, разобрать часть дощатой задней стены конторки. Арестованных увели и спрятали в кочегарке, а доски снова поставили на место.

По совету Покатилова, освобожденные пленные взяли какую-то никому не нужную дверь и, предъявив охране подложный пропуск, вышли с территории комбината, сказав, что посланы поставить эту дверь в одном из соседних жилых корпусов, населенных немцами.