Записки партизана
Шрифт:
Ребята быстро отползали. Наперерез им уже бежала группа немецких автоматчиков. Но тут снова ожила горка: массированным огнем Евгений прикрывал отход смельчаков…
Наступал вечер. Догорала заря. Плавились в лучах вечернего солнца стволы сосен. Стояла тишина. Но немцы были здесь, рядом. Широкой подковой залегли они вокруг лесной поляны и прижали партизан к горам.
— Только человек, хорошо знающий кавказские предгорья, мог подсказать им этот план, — прошептал Евгению Иван Тихонович.
Партизаны были истомлены тяжелым переходом. У них не осталось сил карабкаться по козьим
Разведчики были в мешке. И выхода из этого мешка найти не могли…
Третьи сутки лежали они без воды.
Все так же в мареве стояли далекие хутора. Пела река под горой. И от этого тихого журчания путались мысли и еще мучительнее, еще острее жгла жажда. Казалось, только несколько капель воды, и тело снова станет сильным и можно будет уйти из этой страшной западни.
Но воды не было; два раза пытались смельчаки спускаться к реке: пулеметные очереди накрывали их у самых кустов. И, как проклятие, стояли лунные и светлые ночи.
Люди недвижно лежали под соснами и слушали, как поет внизу река…
Утром Евгений нашел в дупле старой лиственницы лужицу затхлой, темно-коричневой воды. Он намочил в ней платок и дал раненым несколько капель. Вода пахла гнилью, но раненые ловили каждую каплю.
Люди лежали недвижно и смотрели, как ползут по синему небу легкие белые облака. Хотя бы дождь, маленький короткий дождь… Но дождя не было.
Пересохло горло. Даже шепотом сказанное слово вызывало острую, режущую боль. Мутился рассудок. Некоторые начали бредить. А река все пела и пела…
— Иду, Евгений Петрович. Лучше от пули умереть, чем так мучиться…
Иван Тихонович надел на пояс несколько фляжек.
— Я возьму с собой Николая — мы с ним вместе лет десять на кабанов ходили. Авось…
Расчет у Ивана Тихоновича был простой: после полудня, отобедав, немцы, разморенные едой и солнцем, едва ли станут зорко охранять подступы к реке.
С края поляны Евгений видел, как ползли к воде охотники. Они достигли уже середины пути. Оставалось каких-нибудь сто метров до кустов у реки.
Люди на поляне замерли. Ждали, нервничали.
— Евгений Петрович, как?
— Ползут, ползут…
С Николаем случилась какая-то заминка… Иван Тихонович возвращается… Минуту, две он лежит рядом с Николаем… Потом уползает один… Николай остался: выбился из сил… Или, может быть, у них родился новый план…
— Ну, как наши?
— Скоро будет вода.
— Скорее бы…
Иван Тихонович исчез в кустах у реки. Сейчас он набирает воду…
Но снова раздалась автоматная очередь. Трое немцев выскочили из густой травы и побежали туда, где скрылся в кустах Иван Тихонович.
Евгений вскинул винтовку, и передний немец упал. Но тотчас же по горке начали бить пулеметы.
Евгений прижался к земле. Жужжали пули, не давали поднять голову. В короткий перерыв между двумя очередями донеслись глухая возня у реки, голоса и крики.
Когда пулеметы наконец смолкли и Евгений смог поднять голову, он увидел охотников уже вдали. Николай еле передвигал
ноги. Немцы подгоняли его прикладом. Он упал. Потом снова поднялся и, хромая, побрел по лугу вслед за Иваном Тихоновичем… Прощайте, боевые друзья…Евгений возвратился к своим. Его ни о чем не спросили: прочли все в его глазах…
Спустился вечер. Над рекой поднялся туман.
— Я пойду, Женя. Возьму с собой Виталия и пойду.
Геня держался лучше всех, только глаза ввалились да растрескались от жажды губы. На них запеклась горькая кровь.
В распоряжении Виталия и Гени был один короткий час: от захода солнца до восхода луны.
В этот час немцы бывали особенно бдительными. Но что еще могли придумать партизаны?.. Если ребята не добудут воды, надо уходить в горы: быть может, кто-нибудь и сумеет добраться до лагеря. Лучше смерть в горах, чем здесь, в мышеловке…
Евгений ждал…
И вдруг в той стороне, куда ушли Виталий с Геней, взвыли мины.
Конец…
Надо было спасать тех, кого еще можно поднять…
В глазах у многих застыло безразличие. Они двигались, как автоматы. «Что, если сейчас немцы бросятся в атаку? — думал с ужасом Евгений. — И неужели эти измученные люди смогут пройти тяжелый путь по горам?»
Стрельба затихла. Где-то в лесу незнакомо крикнула ночная птица.
Сигнал?
Нет, ждать помощи неоткуда было.
И снова наступила тишина. Только река пела под горой…
Опять раздалась автоматная очередь. Потом вторая, третья. И неожиданно прозвучали сухие выстрелы партизанского карабина.
Так, значит, Геня и Виталий были живы.
Выстрелы уходили все дальше и дальше от поляны и замерли в горах.
Люди ждали…
Евгений лежал и слушал.
Полная луна поднялась над горой, мертвый свет ее лег на темные вершины деревьев.
Вдруг хрустнула сухая ветка. За камнем мелькнула тень и пропала.
Немцы!
Евгений вынул гранату.
— Ползи к нашим, — шепнул он партизану, лежавшему рядом, — пусть рассыпятся цепью. Но до моей гранаты — ни звука.
И здесь раздался еле слышный треск цикады — такой родной. Нет, это галлюцинация, бред. Надо во что бы то ни стало вывести обреченных людей, спасти…
Снова затрещала цикада, на этот раз настойчивее, словно требовала ответа.
И Евгений ответил.
Кусты у камня раздвинулись. Залитый лунным светом, вырос Геня.
— Прости, Женя, заблудились мы, когда от немцев отстреливались. Получайте.
Он протянул флягу с водой. За ним стоял Виталий. Оба были мокрые с головы до ног: не утерпели — выкупались. На поясах у обоих висели полные фляги.
Каждому партизану Евгений дал всего по нескольку скупых глотков. Но свершилось чудо: люди ожили на глазах. Будто и не было этих страшных, мучительных дней без воды, без надежды…
Теперь они снова могли уйти в горы. И пусть сияет луна — она больше никого не страшила.
Евгений так и не смог связно рассказать, как шли они по горам. Он помнил только крутые, почти отвесные подъемы, горячее солнце, затхлую воду в дуплах, гибель товарища, сорвавшегося в пропасть, и радость, когда он понял, наконец, что лагерь близко.