Записки партизана

Как всегда, я шел за Геней. Его мешок, наскоро сшитый из серого материала, был единственным ориентиром в этой непроглядной тьме.

Двигались мы медленно, осторожно. Дороги переходили, шагая в один след, задом наперед, чтобы сбить с толку тех, кто завтра утром обнаружит отпечатки наших подошв. Вдоль железнодорожного полотна пробирались через густой кустарник: немецкие караулы у мостов время от времени освещали степь яркими ракетами.

Через каждые пять-шесть километров мы останавливались на привал: снимали рюкзаки, клали на них отекшие ноги, лежали десять минут. И снова отправлялись в путь — сквозь густой, колючий кустарник, по холмам и оврагам, в дождь, в грязь, ветер, с тяжелыми мешками за спиной, с карабинами, автоматами, противотанковыми гранатами.

Всю жизнь Геня был очень внимателен ко мне. Но в ту ночь он проявил особенно нежную заботливость: на привалах подавал рюкзак, поправлял лямки, помогал взбираться на крутые склоны, вытаскивая за руку.

Под утро подошли к хутору Коваленкову.

Всем досталось порядком, особенно больному Евгению. Тяжело было и Янукевичу. Всю дорогу Виктора Ивановича мучил кашель, а кашлять в походе нельзя, и он, бедный, изжевал весь рукав своей телогрейки.

Идти в таком состоянии дальше было невозможно: измотанные люди, у которых подгибались колени и дрожали руки, не могли бы заложить мины и, безусловно, попали бы на мушку любому патрулю.

Мы решили объявить дневку и выспаться как следует.

Выставив дозоры, улеглись в густом кустарнике. Но спать было холодно. По команде Евгения сбились в общую кучу, закрылись маскировочными бязевыми халатами, грея друг друга собственным теплом. С обеих сторон от меня лежали сыновья; Геня, как в детстве, обнял меня за шею и так уснул.

Люди спали спокойно. Только часовые, сменяясь, отползали в дозоры, да Евгений время от времени выползал проверить караулы и наблюдателей.

Уже светало, но туман еще закрывал горы, когда раздалась вдруг длинная автоматная очередь. Ей ответила вторая и третья…

Тревога!

Мы неподвижно лежали в кустах, приготовившись к бою. Но разведка донесла, что все спокойно: немцы, выйдя из хутора, для храбрости бессмысленно бьют по сторонам…

Но сон с нас слетел, отдохнуть не удалось. Весь день мы лежали в кустах, подремывая, но сохраняя боевую готовность.

Спустились сумерки. Вволю напившись воды из соседней речушки и набрав полные фляги, мы вышли из кустов: долго засиживаться на одном месте было опасно.

Чтобы запутать следы и обмануть немецких собак-ищеек, мы пересекли густые заросли колючего терна, несколько раз переходили вброд Убинку и до рассвета прятались в маленьком леске. Немцы вырубили в нем кусты. Но это было нам на руку: прочистив как следует рощу, фашисты едва ли скоро заглянут в нее.

Утром, выставив дозоры, мы снова легли спать. Только Евгений отказался от отдыха и заявил, что уходит с Геней в станицу Георгие-Афипскую в разведку. Глаза его ввалились, на щеках пылал горячечный румянец. Ветлугин и Янукевич напрасно старались убедить его в том, что ему больше, чем всем нам, необходим отдых и сон.

Евгений, внимательно выслушав все доводы, улыбнулся, как всегда, весело и приветливо и ответил, что никогда еще не чувствовал себя таким бодрым и сильным.

Спорить было бесполезно: раз задумав какое-либо дело, он доводил его до конца.

Эта же операция была его давней мечтой, он придавал ей очень большое значение, ждал ее.

И он говорил правду: ни усталости, ни болезни своей он не чувствовал.

Двое суток разведчики сидели на высоких деревьях, лежали в кустах, прятались в ямках, следя за шоссе, за дорогой, за железнодорожным полотном. Мы должны были знать буквально все: как и когда сменяются караулы, как часто ходят дозоры, и расписание поездов, и есть ли закономерность в движении автомашин по дороге…

Разведчики, сменяясь, наблюдали, слушали, записывали. Основная же наша группа, отдыхая днем, по ночам спускалась к воде и снова бродила бесшумно по кустам и рощам, по колючему терну, меняя места ночлега.

Наконец десятого октября вечером Евгений доложил, что все наблюдения закончены, Удобнее всего рвать на четвертом километре от Георгие-Афипской: там дорога, шоссе и железнодорожное полотно близко подходят друг к другу. Автомашины шли только днем. Поезда же регулярно проходили четвертый километр в восемь часов утра и в четыре часа вечера.

Партизаны все повеселели: трудное дело подходило к концу, ночь обещала нам покой и отдых: в полночь мы подберемся к полотну, быстро закончим минирование и отойдем до утра в горы…

Собранные, подтянутые, молчаливые, как перед решающим тяжелым боем, все отправились закладывать мины.

Если бы человеку дан был дар предвидения! Если бы в ту проклятую ночь я мог знать, что в последний раз вижу своих сыновей!.. Властью отцовской любви я сумел бы приказать им остаться на месте и сам пошел бы на гибель вместо них.

Годы прошли, но я помню каждую минуту этой страшной ночи. Я хотел бы ее забыть — сердце помнит и ласковый смех Евгения, и нежные прикосновения Гени.

Был холодный вечер. Мы вышли из леса. Впереди — дальняя разведка во главе с Евгением, по бокам — дозоры, сзади — арьергард автоматчиков.

Перед нами открылось поле, голое, неприютное. За ним тянулось железнодорожное полотно с высокими тополями по бокам, а за полотном — шоссе и дорога. Сзади, как призраки, стояли далекие горы.

Неожиданно над Георгие-Афипской, а затем и на Северской вспыхнул белый свет. Его сменил зеленый, потом красный. Они перемежались, гасли и снова загорались. В этой последовательной смене цветов была определенная закономерность. Но разве мы могли отгадать, какое важное сообщение передают по линии фашисты своим световым телеграфом? Если бы отгадали, остались бы в живых Женя и Геня…

Телеграф работал минут пятнадцать. И снова стало темно и тихо вокруг.

Но Евгений встревожился:

— Надо торопиться, надо очень торопиться… Что-то случилось.

Вперед — искать проходы в терне — вышла разведка и будто провалилась в темноту ночи.

Но вскоре у полотна заквакала лягушка: Евгений докладывал, что путь свободен.

Мы подошли к краю насыпи. На руках подняли на шпалу переднего. Он втащил другого. Каждый поднимался осторожно, стараясь не касаться ногою песка насыпи. Тем же способом спустились вниз.

Группа прикрытия ушла в кусты. Заняли свои места дозоры. Минеры приступили к работе.

Через час мы должны были все кончить…

Помню, как Геня вместе с Янукевичем финским ножом выкопал ямку на профилированной дороге, землю выгреб на разостланную стеганку, а лишнюю, собрав в шапку, унес в глубину кустов.

Помню, как стоял Геня перед Янукевичем, протягивая ему минный ящик. Тот зарядил его взрывателем и осторожно опустил в землю. Геня тщательно замаскировал ямку…

Потом, закинув карабин за плечи, Геня, веселый, оживленный, носился по дороге, закладывал мины и выполнял распоряжения Янукевича.