Записки prostitutki Ket
Шрифт:
– Ну заходи, Кээтрин, – чуть растягивая звуки, сказал мне кареглазый. И представился:
– Ник.
– Никита? – я заставила себя улыбнуться и потянулась к ремешку босоножки.
– Просто Ник, – уточнил он, – не снимай обувь, мне нравятся ножки на шпильках.
И проводил меня в комнату. У нас было два часа.
Я села на кровать.
– Знаешь место, – ухмыльнулся он, и мне почему-то стало не по себе. – Пьешь?
И, не дожидаясь ответа, открыл шампанское из бара. Разлил по бокалам.
– Давай за вас, прекрасных… Девочек… – он посмотрел на меня изучающе, и мы чокнулись.
– Нравится? – спросил он
– Интересная, – покривила душой я.
Комната была мрачновата (сине-серо-черные обои с четкими вертикальными линиями), хайтэковская стенка с плазмой по одну сторону, кровать с кованой спинкой – по другую, столик и пара бескаркасных кресел-пуфов.
И полное отсутствие штор на огромных, во всю стену, окнах.
Комната была очень мужской.
Комната была какой-то совершенно холодной и нежилой.
– Мне нравится, – безразлично сказал он вдруг и налил снова, – я делал ее так, как сам хотел (он выделил это «сам»).
На секунду задумался, пробежался взглядом по моим ногам и сказал совершенно ровно:
– Сними трусики.
Я встала, скользнула руками сбоку по бедрам, приподнимая юбку, подцепила пальцами тонкие ниточки, повела руки с трусиками вниз.
– Стой, – сказал он резко, – медленно. Медленно.
Я подчинилась. По спине пробежал легкий холодок.
– Смотри мне в глаза, – так же ровно продолжил он, холодно-оценивающе разглядывая меня.
Я стояла. Он, расставив и вытянув ноги, сидел в кресле напротив, с бокалом в руке. Я смотрела ему в глаза и очень медленно стягивала с себя черные стринги.
– Садись, – улыбнулся он и долил в бокалы.
Я ни на секунду не упускала их из виду.
– Красивая, – он отпил, – я даже не знаю, зачем я тебя позвал, – сказал он вдруг, больше себе, чем мне, – у меня нет проблем с тем, чтоб найти себе женщину.
И мне почему-то стало страшно. Невозможно объяснить почему, но это вязкое чувство было. Я еле смогла выдавить из себя дежурную улыбку. Я молчала и не понимала, что говорить.
Он сам начал:
– Ты знаешь, я сюда обычных женщин не зову, – отпил и продолжил, – с вами так просто, вы ведетесь на всякую дрянь.
Я поняла вдруг, он говорит не про нас, таких, как я, а вообще, про всех женщин.
– Ты же тоже женщина, надеешься, что тебя какой-то клиент замуж возьмет, да, Кээтрин? – спросил он вдруг, так же растягивая это «Кээтрин».
Ухмыльнулся:
– Чего ты молчишь, разговаривай со мной.
– Не надеюсь, – выдавила я.
Я сказала то, чего он, кажется, ждал.
– Правильно, – холодно одобрил он, – а они, нормальные, все надеются, что я с ними буду. Надолго. Идиотки!
– Кто они? – мне не хотелось ему отвечать, но разговор надо было поддерживать.
Он, кажется, и не заметил вопроса.
– Знаешь, Кэтрин, как легко влюбить в себя бабу? Очень просто. Вас можно брать где угодно и как угодно. Надо только знать. Вы, женщины, думаете, что вы суки, но вас можно брать. Почему ты не пьешь?
У меня вдруг возникло ощущение, что он на какую-то минуту забыл обо мне и вот вспомнил.
– Пью, – безразлично сказала я.
– Майку сними. Медленно. Что там у тебя под ней? И это тоже, –
он показал пальцем на лифчик.Я подумала, что уходить поздно. Я не смогу вот так встать, вызвонить Сережу, чтобы он привез обратно деньги, и ждать его в этой квартире. Я была уверена – он не даст мне это сделать.
Я сняла.
– Нормально, – снисходительно сказал он, – ты знаешь, как они потом мне звонят? А я просто не беру трубку. А когда мне надоедает, я заношу ее в черный список. Все, она меня никогда не найдет. Здесь не было ни одной. Вы идиотки, вы думаете, что вы мне нужны. А я вас просто е*у. Последняя, знаешь, какая хорошенькая была? Она влюбилась уже на второй встрече, я сразу это понимаю, когда вы влюбляетесь. А я ее только на пятой трахнул, тянул, смотрел. Знаешь, как интересно смотреть, как баба в тряпку превращается? Смотрит, влюбленная, думает, что я с ней насовсем… Я с ней был очень нежным, представляешь? – он выдавил смешок. – Цветы, номер, романтично так (странный передразнивающий голос), поцеловал наутро, отвез и всее… И пропал Ник (он заговорил о себе в третьем лице).
(«Пожалуйста, только бы это закончилось скорее…» – про себя молилась я непонятно кому.)
– Юбку тоже сними. Обувь оставь, – сказал он резко и снова, как будто меня нет, – а до нее была… Модель. Эти думают, что красивой мордой можно получить любого. Эту я трахнул дважды. Ей одного раза было мало. Она тоже звонила.
Они все потом мне звонят… Я трахаю их пачками. Они все ведутся на романтику, все. Они все потом звонят… Им нужен Ник. Вы мне не-нуж-ны! – отчеканил он зло. – Иди сюда.
И указал рукой на пол.
Мне было страшно.
Я села перед креслом, начала рукой, потом дотянулась до сумочки, вскрыла презерватив.
– Зачем? – начал он недовольно, потом вдруг, – ладно, дело твое.
Сказал безразлично, как будто ему было абсолютно все равно.
Минет я делала недолго. В какой-то момент я подняла голову, он спокойно и изучающе посмотрел на меня, потом взял за волосы:
– Пошли в кровать.
Я боялась ему что-то говорить. Он навалился сверху, сделал пару движений, схватил мои запястья и зафиксировал одной своей рукой над моей головой. Хват был настолько сильный, что у меня потемнело в глазах.
Это был эмоциональный ад.
Он провел пальцами по моей щеке и вдруг сказал:
– Скажи мне: «Ник, пожалуйста, не бей меня». В глаза смотри! Скажи мне: «Ник, не бей меня!» Говори!
Меня парализовало. Я смотрела на него снизу и понимала, что я ничего не могу сделать со своим лицом. Я поняла, что здесь изображать страсть – бесполезно.
Здесь эта страсть никому не нужна.
– Ну? – он замахнулся чуть медленнее, чем обычно замахиваются, – ну? Говори!
«Это все», – обреченно подумала я за какие-то полсекунды.
– Ник, пожалуйста… – просипела я каким-то странным полушепотом.
– Громче! – приказал он, не опуская руки.
– Ник, пожалуйста, не бей меня.
– В глаза. В глаза мне смотри. Еще. Говори, сука!
В какой-то момент мне показалось, что все, живой я не выйду. И самое странное – я поняла, что убежать не смогу.
Страх бывает разный. Я проходила много видов страха. Бывает страх, который заставляет защищаться. Бывает страх, который заставляет уговаривать. Бывает страх, который заставляет делать хоть что-то.