Записки русской гейши

— Да… — вздыхает Костя, переводя взгляд с пола на меня. Я тоже смотрю на него — он протягивает ко мне руки и я, позволив обнять себя, вдруг начинаю плакать. Он гладит меня по спине и волосам, приговаривая: ”Бедная моя, маленькая…”

— Костя, это я толкнула его. Мы стояли на втором этаже, он начал приставать ко мне, я ударила его в грудь и он, перевернувшись через перила, упал вниз.

Я высвобождаюсь из его объятий и, избегая смотреть ему в глаза, сажусь на ступеньку, на которой всё ещё стоит пустой бокал и бутылка вина.

— В этой пижаме, босиком, не накрашенная, ты кажешься совсем другой — моложе, беззащитнее… Такой ты мне даже больше нравишься!

Я с удивлением смотрю на него — он улыбается.

— Ты что не понимаешь? Какая-нибудь суперсовременная экспертиза определит, как было дело, и меня посадят!

— У него ничего не сломано, крови нет, врач сказал, что это, похоже, инфаркт — ты не при чём.

— И да, и нет. Не знаю… А если это не так?

Он садится рядом, мы молчим.

— Ладно — будь, что будет! Теперь уже всё равно ничего не изменишь… — говорю я. — Сама виновата — не нужно было выходить за него!

— В неприятности может попасть каждый, а если бы ты не вышла за него, то мы бы не встретились.

— Что мне теперь делать?

— Ты можешь тайно какое-то время пожить у меня, до тех пор, пока не станет, известна точная причина его смерти. А потом, в зависимости от обстоятельств, что-нибудь придумаем.

— А тебе это нужно? — спрашиваю я, глядя на него.

Сначала он не понимает, о чём я его спрашиваю, а поняв, начинает злиться, но всё же отвечает спокойно и кратко:

— Да.

Мы ещё раз обнимаемся и начинаем собирать мои вещи — одежду, книги и украшения, уже уходя, вспоминаем про собаку — она чуть слышно тявкнула, чтобы обратить на себя наше внимание.

— Что будем делать с собакой? — спрашиваю я у Кости.

— Наверное, придётся взять с собой — не бросать же её здесь, помирать с голоду, ведь не известно, когда ты сможешь сюда вернуться и сможешь ли…

Мне приходит в голову, оставить её где-нибудь на улице, но я не хочу показаться слишком жестокой, к тому же мне становится жалко глупую, бесполезную псину, которая сидит молча возле лестницы, как будто чувствуя, что в эту минуту решается её судьба.

— Ладно, возьмём с собой, — говорю я, вздохнув, и прицепив поводок к ошейнику с готовностью завилявшей хвостом собаки, выхожу вместе с Костей из особняка.

Мы идём, держась за руки, к автобусной остановке. На улице тепло и тихо, а на душе у меня спокойно.

Часть вторая. Токио

1.

Пятнадцать минут четвёртого — все гости уже ушли, кроме компании пьяных русских, которых привёл какой-то японец. Мальчик-официант на коленях упрашивает их покинуть клуб (в Японии в порядке вещей чуть что, шлёпаться на колени перед клиентом).

— Мне сказали, что девки уйдут вместе с нами! — восклицает один из русских возмущённо.

Тебя не верно проинформировали, приятель! Тут на фиг ни кому не нужно уходить вместе с тобой!

Все девчонки уже расселись вдоль стенки в ожидании митинга — это собрание, которое проводит администратор клуба в начале каждого месяца. Почти все хостос наблюдают за инцидентом со своими соотечественниками, одновременно переговариваясь по телефону с японскими гостями и любовниками. Совсем молоденькая девчонка с Украины, приехавшая месяц назад, поправляет макияж.

— На доработки собираешься? — подкалываю я её. Она улыбается и спрашивает у меня, как переводится слово “доёби”.

— Суббота, — отвечаю я. — А знаешь, как будет по-японски субботник?

— Как?

— Доёбник.

— Ну, тогда у нас каждый день субботник! — замечает она, и мы обе смеёмся — эта шутка всегда пользуется успехом.

Мой любовник на звонки не отвечает — якобы спит, якобы в субботу утром ему нужно быть на работе. Я надеюсь только, что он проводит ночь не на Кинсичё — ещё не хватало, чтобы, выйдя из клуба, я случайно наткнулась на него!

В конце концов, русские мужики с высокомерно-презрительными физиономиями направляются к выходу, стараясь на нас не глядеть. Я уже три месяца здесь и мои глаза привыкли к японским лицам, поэтому все русские — с огромными носами и губами, с тучными телами, кажутся мне уродливыми.

Администратор начинает собрание с драматической паузы, вздыхает и просит, чтобы я переводила то, что он будет говорить. Считается, что я лучше всех понимаю по-японски, потому что уже в шестой раз здесь работаю.

— Он говорит, что они не могут не впустить в клуб гостей, если есть свободные столики, но такие гости, как эти русские не желательные клиенты, поэтому мы не должны стараться, работая с ними. Не оставляйте им телефонных номеров, не соглашайтесь на свидания, не приглашайте их приходить снова.

Все девчонки дружно соглашаются с этими условиями. Ни кто, кому доводилось сидеть здесь за столом с соотечественниками, не хочет видеть их вновь, потому что они настроены по отношению к нам очень враждебно — грубят и уверяют, что им ничего не стоит купить любую из нас.

Собрание продолжает вручение премий самым популярным девочкам клуба. Администратор называет имя и количество набранных за месяц очков. У меня их всего сто сорок четыре, поэтому я получаю свои десять тысяч йен одной из первых. Мельком замечаю злорадство в глазах тех девчонок, которые работали со мной в те годы, когда я становилась ичибанкой, то есть самой популярной хостос клуба. У той, которая стала самой популярной по итогам прошедшего месяца около трёхсот пятидесяти очков. Это высокая, костлявая блондинка, с плоской грудью и ягодицами, с крупными ступнями и кистями рук, с вечно сонными глазами. По мнению всех девчонок — она самая не привлекательная из нас. Но именно она, уже в который раз становится ичибанкой — Бог знает почему, но японцы тащатся от неё. Она получает тридцать тысяч премиальных и не искренние аплодисменты коллег.

Собрание заканчивается, и все девчонки спешат к окошку, где мама-сан — пожилая японка, выдаёт нам деньги, которые мы заработали за прошедший день. У меня сегодня было два заказа, значит, я должна получить всего две тысячи йен. Для пятничного дня это очень мало — большинство девчонок получает от пяти до двадцати тысяч. Когда-то и я столько же зарабатывала…

Полторы тысячи я оставляю в ночном магазине, торгующем продуктами и разными необходимыми мелочами. Я покупаю два жаренных окорочка с картошкой — фри, тарелку спагетти, два чизкейка и холодный чай в бутылке. Кажется, я единственная забившая на диету, хотя понимаю, что если бы я весила килограмм на пять меньше, то пользовалась бы большим успехом у гостей. Но я знаю, что у меня не хватит силы воли, чтобы морить себя голодом, когда мне и без того не хорошо… Поэтому окорочка с картошкой и один чизкейк я съем перед тем, как лечь спать, а спагетти и второй чизкейк вечером перед тем, как пойти на работу.