Записки Шанхайского Врача

В одном городском банке я наблюдал, как в час дня сторож-индус устраивался на ночлег. Между колоннами учреждения, вверенного его бдительности, он поставил кровать, под нее засунул миску с пищей и металлический сосуд с водой: его обстоятельные приготовления выдавали намерение отдыхать до следующего утра. В магазинах такая же сонная атмосфера: никакой спешки и полное отсутствие покупателей. Да и вообще, никто никуда не торопится.

Я купил себе в книжном магазине «Пармскую обитель» Стендаля на французском языке и книгу Виктора Перселла «Малайзия». Автор приводит много любопытных фактов о географии и климате страны. Искажения начинаются в политическом разделе книги. Там есть намек на то, что разгром британской армии в Малайе был чуть ли не специально запланирован Британским генеральным штабом. Самый пикантный аргумент: падение Сингапура дало возможность Англии помогать России оружием и таким образом косвенно обеспечило победу СССР. Очень великодушно, без сомнения, проиграть всю малайскую кампанию, отдать Сингапур — и все только для того, чтобы помочь русским. В истории такие случаи встречаются, наверное, не слишком часто, во всяком случае, я узнал о подобной жертвенности одной страны ради другой впервые из книги Виктора Перселла.

Автор также выступает в защиту плантаторов и зачем-то пишет, что они пьют очень умеренно, не больше двух порций виски и только по вечерам. Ну, если Перселл акцентирует на этом внимание читателя, значит, имеются и другие наблюдения. Сомерсет Моэм, например, пишет совсем другое. Есть плантаторы совсем непьющие - а почему бы им и не быть?

– есть пьющие по две порции виски в день (Plantator purcellicus L., редкая разновидность в зоологии, названная в честь ее первооткрывателя Перселла), а есть и много пьющие. Всякие есть. Но все-таки пишет Перселл интересно, книга читается легко, хотя, как я уже сказал, в интерпретации стратегии Британского генерального штаба в Малайе он несколько запутался.

В Пенанге мы пробыли три дня и покинули его в семь часов утра 23 января 1948 года, взяв курс на запад в сторону Цейлона. Стояла прекрасная погода.

ПЕНАНГ - ЦЕЙЛОН - АНГЛИЯ и ЗАГАДКА СОМЕРСЕТА МОЭМА

Мы начали осваивать Индийский океан. Остались на юге черно-синие очертания гор Суматры, и все пассажиры, готовясь к долгому и скучному переходу вытащили свои атласы, чтобы каждый день отмечать на карте пройденный путь. Я купил в Шанхае самый последний универсальный атлас мира американского издательства «Хаммонд»: девяносто шесть прекрасно отпечатанных карт. Великобритании отведено в нем четыре страницы, а на каждую европейскую страну - по одной. На европейскую часть СССР - тоже одна страница (масштаб для Англии восемьдесят километров в сантиметре, для СССР - триста), на азиатскою часть СССР - ни одной: она включена в общую карту Азии (масштаб - тысяча двести), и на ней ничего полезного нет. На Канаду отведено восемь страниц, в два раза больше, чем на Великобританию, а на США с ее колониями (хотя американцы говорят, что у США таковых нет) - сорок девять страниц. Конечно, это не универсальный атлас мира, а просто атлас США, в который между прочим включены карты остального мира. Недаром один англичанин уныло заметил, что среднему англичанину (да, наверное, и среднему американцу) из русской географии известно только то, что в России имеется восемь городов: Москва, Ленинград, Омск, Томск, Минск, Пинск, Одесса и Владивосток (с ударением на первое «о»).

За сутки прошли 428 морских миль, то есть около 793 километров. Одна морская миля равна 1852 метрам. Читать серьезные книги просто невозможно. Книги по медицине, которые я прихватил с собой, ни разу не взял в руки. Другие пассажиры читали старые номера английских и американских журналов. Читал купленную в Сингапуре «Пармскую обитель» Стендаля на французском языке. Странно, на таком большом корабле не было библиотеки. Пассажиры обменивались имевшимися у них книгами.

Симмонс дал мне почитать очень популярный тогда эротический роман «Амбер навеки», который показался мне настолько скучным, что я даже не запомнил фамилию автора. После «Дневника мисс Фанни Хилл» Джона Клиланда, «Гамиани» Альфреда де Мюссэ и романа Лоренса «Любовник леди Чаттерли» это был детский лепет. Западная литература только начинала идти от эротики к порнографии и намного позже подарила читателям такие перлы, как «Тропик рака» Генри Миллера и «Авантюристы» Гарольда Роббинса. (Кстати, один советский профессор купил в Женеве «Тропик рака», полагая, что это книга по онкологии). На фоне современных порнографических книг роман «Любовник леди Чаттерли» - действительно серьезное произведение, и я причислил бы его к классу «целомудренной порнографии», если такой класс существует. Да, там все есть и все названо своими именами, не научно-латинскими, а простонародными. Но и французский классик Рабле не особенно стеснялся, когда писал свой знаменитый роман «Гаргантюа и Пантагрюэль». И «Похождения бравого солдата Швейка» целомудренным произведением не назовешь, но это один из крупнейших романов нашего времени. Французы приняли со смехом и гривуазными шуточками книгу Рабле, а англичане многие годы не разрешали печатать в Англии книгу Лоренса, и я впервые прочел ее на французском языке в 1932 году. В США эту книгу тоже не печатали, более того, генеральный почтмейстер США запретил даже ее пересылку по почте. Тогда издательство подало на него в суд. Судья для решения вопроса о том, порнографическая ли это книга, применил своеобразный статистический метод: подсчитал количество порнографических сцен и выражений и сравнил их с количеством не порнографических. Последних было больше, и он объявил книгу Лоренса непорнографической. После этого Англия вдруг решила, что она является «все позволяющим обществом», разрешила публиковать произведения Лоренса и заодно узаконила актом парламента гомосексуализм.

Вообще метод американского судьи не такой уж абсурдный. Действительно, можно сделать какие-то выводы, рассматривая соотношение фабулы романа с порнографическими сценами и выражениями. В романах «Тропик рака» и «Авантюристы» фабула банальна, она нужна только для того, чтобы иметь возможность вкрапить порнографические сцены и нецензурные выражения. В некоторых частях книги «Авантюристы» за каждой «нормальной» главой обязательно следует глава с описанием какой-нибудь сексуальной аберрации (сексологи начала XX века называли это «извращением»). Тут ясно, для чего книга написана.

Но Лоренс пишет об искренней любви двух молодых людей, которые не искали разврата, и его в книге нет, хотя все любовные встречи описаны с предельной натуральностью. Если эти сцены не нравятся Франсуа Мориаку, то это еще ничего не значит. Мориак - сугубо католический писатель, и ему Лоренс не может нравиться. Он даже пишет, что в сценах Лоренса так и сквозит первородный грех. Однако очень мало людей сегодня верят в первородный грех, и аргумент Мориака повисает в воздухе. В романе Лоренса много разговоров о социальном положении в Англии после Первой мировой войны. В серьезную фабулу романа вписаны любовные встречи двух главных героев, и Лоренс здесь достаточно откровенен.

Разврат можно искать везде, и при желании - везде его обнаружить. Наши моралисты нашли разврат даже в толковом словаре Владимира Даля, после чего выбросили все «неприличные» слова и сопутствующие им пословицы. К моему глубокому удовлетворению, цензоры нравственности пропустили одно слово и «безнравственную» пословицу к нему. Очевидно, не поняли ее. Слово это красуется и в последнем издании словаря.

Еще в этом плавании мне попалось «Бремя страстей человеческих» Сомерсета Моэма. В оригинале название звучит более лаконично: «О человеческом рабстве», или «О подчинении человека», или, точнее, «О зависимости человека». Русский перевод названия хорош и поэтичен, но после раздумий о творчестве Моэма, приходишь к выводу, что, весьма возможно, Моэм хотел вложить в название именно тот смысл, который вложил, и мы не вправе заменять его другим. Моэм был блестящим стилистом английской прозы и знал, что писал. Название, которое он дал своему автобиографическому роману, имеет смысл, мимо которого так просто пройти нельзя. Давайте представим себе, что Моэм писал свой роман по-русски и назвал его «Бремя страстей человеческих». Как это перевести на английский язык? Бремя - это тяжесть, вес, который давит на плечи, на душу, тяжесть забот. Тяжесть человеческих страстей? Да, очевидно, это довольно близко. В такой интерпретации названия скрыт христианский постулат о том, что страсти человеческие тяжелы, весомы, и их лучше избегать. Но посмотрите американский словарь Уэбстера: что означают слова «bond», «bondage»? Моэм пишет о рабстве, которого он пытался избежать, но его связывали цепи (bond). Он сам искал этих цепей, этого рабства.

Моэм - писатель, который не бросается словами. Одно и то же выражение, если оно его чем-то привлекло, часто повторяется в разных произведениях. В очень необычном для Моэма рассказе «Лорд Манутдрэго», где он как будто увлекается психоаналитическим методом, а на самом деле его развенчивает, мы не случайно, я повторяю - не случайно, встречаемся с тем же термином «bondage». В рассказе описан врач-психоаналитик, который помог многим больным, хотя сам в этот метод не верил: «... он смог вырвать ненормальный инстинкт и таким образом освободил немало людей от ненавистной им зависимости» (Моэм так и пишет: от ненавистной bondage). Это же слово есть и в названии большого романа. Так что, на мой взгляд, русский переводчик не понял смысла названия романа Моэма.

Когда я читал Моэма впервые - именно этот роман (его рассказы я знал раньше) - мне было тяжело читать о страсти Филиппа, хромого и бедного студента-медика, к отвратительной проститутке Милдред. Я говорю «отвратительная» не как моралист. Я убежден, что есть проститутки и привлекательные, но так оценивает ее сам Моэм. Он мучает своего читателя на протяжении всего романа, и только в конце, где описаны сомнения Филиппа в том, что ему делать, ехать искать счастье в Испанию в «кружевных замках Толедо» или остаться с совершенно необыкновенной Салли, простой, но такой чистой, честной, умной и красивой девушкой, Моэма как будто прорывает, и он вдруг пишет десятки страниц, полных самой высокой лирической поэзии. Трудность чтения книги Моэма в начале имеет простое объяснение. Если читатель принадлежит к психологическому типу автора, то будет читать роман с наслаждением с самого начала, а я принадлежу к другому психологическому типу, и мне это было тяжело, зато конец романа я прочел с наслаждением.

Чтение романа по пути в Англию склонило меня к решению обязательно посетить в Лондоне Национальную галерею, которой столько внимания уделяет Моэм в своей книге. Так я и сделал. Мне мало что удалось увидеть в Лондоне - надо было торопиться к началу занятий в Эдинбург, - но зато несколько раз я видел картины, которые с такой любовью описывает Моэм: и непонятные удлиненные фигуры Эль Греко с особенным атласным отсветом одеяний на коленях (много лет спустя я любовался этим на картине Эль Греко «Св. апостолы Петр и Павел» в Эрмитаже) и другие картины, любимые Моэмом, который, очевидно, тонко чувствовал живопись. Под влиянием его произведений раз десять я был в Национальной галерее в Лондоне, чуть ли не через день заходил в Национальную галерею Шотландии в Эдинбурге, а потом были Эрмитаж и Пушкинский музей с уже полюбившимися мне импрессионистами.

Такими были последствия первой стадии увлечения Моэмом. Потом я начал читать у него все подряд. Я перечитывал и продолжаю перечитывать романы «Раскрашенный занавес», «Луна и грош», «Театр», «На лезвии бритвы», «Тогда и теперь», «Подводя итоги» и все его короткие рассказы. Я много беседовал с моими английскими знакомыми - и почитателями, и ненавистниками Моэма. Некоторые дамы мне говорили: «Это мужской писатель», «Он всегда плохо отзывается о женщинах», «Он такой же, как Голсуорси и Бернард Шоу», «Он возмутителен», «Он просто свинья». Думаю, такие отзывы вызваны тем, что Моэм часто описывает женщин с отрицательной стороны. В «Письме» женщина убивает изменившего ей любовника, выпустив в него обойму из револьвера, она продолжает в него стрелять даже тогда, когда он мертв; в рассказе «Перед файф-о'клоком» жена малайским ножом перерезает горло своему пьяному мужу, когда тот спит; в «Нил МакАдам» распутная русская Дарья пытается соблазнить юного красивого и почему-то девственного шотландца; в «Человеческом факторе» описана английская аристократка, сведшая в могилу своего мужа и сбежавшая от общества в компании со своим шофером. Ну, ее еще можно понять. Смотря какой шофер. В «Падении Эдварда Барнарда» именно Барнард остается положительным героем, а его возлюбленная Изабелла Лонгстаф показана надутой, самовлюбленной эгоисткой. В «Источнике вдохновения» модная писательница с эзотерическими претензиями выведена последней дурой, над которой смеются близкие друзья и которую бросает муж, вполне порядочный человек; он женится на их кухарке, то есть на женщине со здравым смыслом. В «Завтраке» показана обжора (женщина, конечно), от которой пострадал сам Моэм, оставшийся после встречи с ней и без денег, и без ужина. В «Пустячном случае» хороший человек платит своей жизнью за любовь к никчемной, пустой и противной леди Кастеллан. В общем, женщинам от Моэма достается основательно. Но, неужели в его произведениях нет ни одной порядочной женщины? Есть. Например, в рассказе «Дверь возможности», но тут у женщины второстепенная роль - оттенить подлость мужчины (ее мужа). Есть у Моэма и рассказы, в которых о женщинах не сказано ни одного плохого слова, например: «На окраине империи», «Тайпан», «Французский Джо», «Поэт», «Мэхью», - но в них нет и женщин.