Записки студента-медика. Ночь вареной кукурузы

– А они еще спят.

– Так разбуди их, сынок, видишь, к нам дядя в гости зашел. Скоро завтракать будем. Я вам кашу разогрею.

– Вижу, – пробурчал Миша, – не сводя загоревшихся глазенок с варенья.

– Иди, разбуди девочек, пускай Вадиком займутся.

– Да, они сразу драться станут.

– Ладно, сейчас приду, – улыбнулась Ольга, поставив банку на край стола. – Сашенька, посиди минутку, я, сейчас, быстренько.

Твердов заерзал на табуретке, его прямо подмывало встать и уйти. Вернее, бежать. Бежать отсюда подальше, без оглядки и больше никогда сюда не возвращаться. Ольга, легко ступая босыми ногами по полу, вышла из комнаты, а мальчик ее Миша остался у входа и, колупая маленьким пальчиком в смуглом носике. Он немигающим взглядом продолжал изучать командира отряда студентов и одновременно коситься на банку с вареньем. Твердов почему то остался.

– А ты что, студент? – бесцеремонно спросил Миша, вытащив из правой ноздри огромную зеленую козюлю и привычно размазал ее по стене.

– Студент, – кивнул Александр, внутренне содрогнувшись.

– Ты тоже с мамкой на чердак полезешь?

– Куда?!

– На чердак, – поднял глаза кверху малыш.

– Не знаю, а зачем?

– Так она завсегда со студентами на чердак лазает, а папка ее потом бьет в кровь.

– Миша, ты, что такое говоришь, – смущенно произнесла появившаяся из-за занавески Ольга с детским горшком в левой руке, прикрытым наглухо эмалированной крышкой.

– Я правду говорю, – топнул ножкой мальчик и неожиданно подбежал к помойному ведру и принялся в него яростно мочится, направляя струю в самую середину ведра, отчего брызги полетели на и без того мокрую стену.

– Миша, ты чего творишь, – добродушно покачала головой его мама, – ты же уже большой мальчик, мог бы и на улицу выскочить.

– А мне сейчас вот приспичило! – сердито ответил сынок и, завершив мокрое дело, вернулся к столу.

– Ладно бы Боря так сделал, ему всего три года, а тебе уже скоро семь будет, в этом году в школу пойдешь. Там тоже так же станешь себя вести?

Миша насупился и не отвечал, продолжая исподлобья изучать Твердова. Ольга глубоко вздохнула и вместе с горшком быстро вышла в сени, прикрыв за собой дверь.

– Если с мамкой на крышу полезешь – убью! – тихо прошипел Мишка и с откровенной ненавистью взглянул на Твердова.

Пока тот соображал, что ответить, Ольга вернулась назад уже без горшка. Мальчик отвернулся, и, мелькая голой попой, скрылся за бумажной занавеской.

– Сашенька, ты не слушай его, – улыбаясь, замахала руками хозяйка. – Он несмышлёныш еще, дите. Сейчас я варенья тебе наложу.

– А сколько у вас… у тебя детей? – неловко поинтересовался Твердов.

– Шесть, – закрывая рукой, беззубый рот, улыбнулась Ольга. – Самая старшая Ирочка – ей девять лет, потом Верочка – ей восемь, вот Мишенька – ему в октябре семь будет, сейчас в школу хочу его отдать, еще Игорек, ему пять, Боренька – ему три годика и Вадик – ему в декабре один годик исполнится. Вот, десять лет как замужем за Анисимовым и уже шестеро детей.

– Лихо, – покачал головой Твердов, прикидывая в уме, сколько же лет она была беременной из этих десяти.

– Ну, что поделать? Раньше в деревнях и куда больше детей имели. Вот вареньице, вот чаек, вот ложечка, – Ольга суетливо пододвинула к Твердову дымящуюся кружку с чаем и торчащей из нее чайной ложкой и стеклянную вазочку с крыжовенным вареньем.

– Ольга, мне, правда, пора идти, – Твердов поднял глаза и посмотрел на присевшую напротив него хозяйку. В ее глазах светилась покорность и ласка. – Боюсь, у меня могут быть проблемы, уже почти половина седьмого утра, – он, смущаясь, перевёл взгляд на наручные часы.

– Балабола боишься? Ну, парторга, значит, – опустила она плечи и как-то разом постарев лет на пять.

– Не то, чтобы очень боюсь, но не хочется первый рабочий день начинать с неприятностей. А чай мы в другой раз попьем.

– Правда, – глаза ее вспыхнули с новой силой, сама она приосанилась, – попьем?

– Да, мы же соседи.

– Поможешь мне с крышей?

– А что с крышей? – насторожился Твердов, припомнив странную угрозу сопливого мальчишки.

– Да протекает, будь она не ладна. Мой-то только языком работать может, а руки как из одного места растут. Сколько ни прошу починить, все только завтраками кормит. Завтра, говорит, сделаю, все завтра. А как дождь идет, так приходится таз подставлять, – она подняла голову вверх и пальцем указала на черные разводы на побеленном потолке. При этом ее груди ожили и напомнили о себе, максимально растянув просторную кофту в стороны.

– Так я, это, не специалист по крышам, – смущаясь, ответил Твердов. – Я их никогда не ремонтировал.

– Да, там ничего сложного нет. Главное доски с земли наверх поднять, а старые гнилые оторвать и сбросить. Ну, а новые настелить и рубероидом сверху покрыть. Я бы сама все сделала, да одной не с руки все таскать наверх. Поможешь? – она с надеждой и посмотрела на Твердова и медленно обвела кончиком языка красноватые губы. – Все давно приготовлено: и доски, и рубероид, и гвозди, и молоток. А старые доски топором можно оторвать.

– Я подумаю, – еще больше смутился Твердов.

– Подумай, – склонилась над столом Ольга и ее груди стукнувшись друг об друга едва не вывалились наружу, – а я в долгу не останусь.

– А, правда, хорошо что Серега, вышел из колхоза, – попытался он перевести щекотливую тему в сторону, – да еще и по идейным соображениям?

– Правда, вышел. Это он так сказал: по идейным соображениям? Ха-ха-ха! Серега – рукожоп каких свет на видывал. Рукожоп, лодырь и алкоголик. Он только хорошо говорить может, да детей строгать. Этим меня, дуру, и купил в своё время: распрекрасными речами. А так он даже гвоздь путем в стену не вобьет: обязательно согнётся. Его же никто в серьез из нормальных мужиков не воспринимает. Поэтому он и из колхоза сбежал. Ведь его только на самую черновую работу ставили: навоз убрать, да коров пасти. На трактор раз посадили, так в первый же день чуть трактор и себя не угробил. Трактор жалко. Больше его к технике и на пушечный выстрел не подпускали.

– Почему?

– Да, недотепа потому что. Это он передо мной тут орел. А так, знаешь, ноль без палочки. В колхозе что? Там пахать надо, в технике разбираться, а они, видишь ли, не для того создан. Ты знаешь, что он в пединституте в свое время учился?

– Кто? Серега?!

– Да, Серега! Я же там с ним познакомилась.

– Ты тоже в пединституте училась?! – ошалел Твердов.

– Да, и не только училась, но и закончила начфак. Причем с красным дипломом. Не веришь? А я, между прочим, учительница младших классов. Даже успела почти два года поработать в школе, пока замуж за этого козла не выскочила и Ирочку не родила. А его, урода, с четвертого курса вышибли. Даже, считай, почти с пятого, он летнюю сессию завалил, сволочь. Так и не восстановился.

– Он тоже на начфаке учился?

– Да, ну, брось! Там же одни девчонки на начфаке учатся. Сереженька у нас историк – на истфаке обучался. Тьфу! У него, видишь ли, философский склад ума, человек высокого полета. Теперь вот со своим умом ходит и по деревне побирается вроде деревенского дурачка. С колхоза ушел, а я вечно в декрете сижу, а жрать-то что-то надо.

– Как же вы живете?

– А, так и живем, – Ольга опять улыбнулась, прикрыв рот рукой, – перебиваемся. Хозяйство у нас небольшое: кролики, свинья, куры, корова Дунька, огородишко, да колхоз иногда выручает. Спасибо Николаю Кузьмичу, председателю нашему, не забывает нас, вот на днях комбикорм мне выписал. Я-то до декрета в колхозной школе преподавала.