Записки у изголовья

Высочайшие супруги смеялись от души. Наконец юный император не выдержал и признался своей молочной матери госпоже Тодзамми:

— Чертенок, что принес тебе письмо, на самом деле кухонная девочка. Все это, я думаю, штуки Кохёэ, она подстроила…

Тут императрица тоже разразилась смехом. Тодзамми схватила ее за рукав и стала дергать и трясти.

Ловко же вы меня провели! А я-то в невинности души омыла руки, на колени падала… — сквозь смех негодовала госпожа Тодзамми. На лице у нее было написано выражение уязвленной гордости. В эту минуту она была очень мила.

На дворцовой кухне стоял громкий хохот.

Тодзамми возвратилась в свои покои, вызвала кухонную девочку и указала на нее служанке.

— Да, сдается мне, это она и есть, — решила служанка.

— Кто дал тебе письмо? А ну, говори! — стала спрашивать Тодзамми, но девочка, не ответив ни слова, захихикала с глупым видом и бросилась бежать.

То-дайнагон немало смеялся, услышав об этой истории.

139. То, что наводит тоску

Проводить Дни удаления от скверны не у себя дома, а в чужом месте.

Когда ты не можешь продвинуть свою пешку вперед в игре «сугороку».

Дом человека, который не получил назначения во время раздачи официальных постов.

Но всего сильнее наводят тоску долгие дожди.

140. То, что разгоняет тоску

Игра в «сугороку» и «го» [243] .

Романы.

Милая болтовня ребенка лет трех-четырех

Лепет и «ладушки-ладушки» младенца.

Сладости.

Если ко мне придет мужчина, умеющий пошутить и остроумно побеседовать, я принимаю его даже в Дни удаления от скверны.

141. То, что никуда не годно

Человек дурной наружности и вдобавок с недобрым сердцем.

243

Игры китайского происхождения. «Го» — очень сложная игра в шашки на доске с многими делениями. Белые и черные шашки окружают и запирают друг друга. В азартной игре «сугороку» каждый из двоих играющих имеет по пятнадцати «коней» и продвигает их вперед в зависимости от числа выброшенных костей, чтобы занять на шашечной доске поле противника.

Рисовый крахмал, размокший от воды. Я знаю, многие не желают слышать о таких низменных вещах, но это не остановит меня. Да хоть бы совсем бросовая вещь, к примеру, щипцы для «прощальных огней»! [244] Неужели я буду молчать о них только потому, что они слишком всем известны?

Мои записки не предназначены для чужих глаз, и потому я буду писать обо всем, что в голову придет, даже о странном и неприятном.

142. О самых великолепных вещах на свете

244

«Прощальные огни» зажигались в последний день праздника поминовения душ Бон (Урабон), когда прощались с душами, якобы вновь посетившими землю. Бамбуковые щипцы для этих костров сжигались, как несчастливые, ими больше нельзя было пользоваться. Отсюда метафора бесполезной вещи.

Что может быть великолепней храмовых празднеств Камо и Ивасимидзу? Даже репетиция священных плясок во дворце — прекрасное зрелище! Помню, накануне праздника Ивасимйдзу солнце ярко сияло на спокойном весеннем небе. В саду перед дворцом Сэйрёдэн были постланы циновки слугами ведомства дворцового обихода.

Императорские послы сидели лицом к северу [245] (если память мне не изменяет), а танцоры давали представление, обратясь лицом к императору.

Служители внесли высокие о-самбо [246] и поставили перед каждым из присутствовавших. В этот день даже музыкантам было разрешено предстать пред высочайшими очами, но только в саду.

245

Вероятно, ошибка: на празднике Ивасимидзу они сидят лицом к югу.

246

О-самбо — Ритуальные высокие столики для торжественных пиров или подношений богам.

Чарка пошла по кругу. Высшие сановники и царедворцы по очереди осушали ее, а под конец выпили священного вина из раковины-якугай [247] и покинули пиршество.

Затем, по обычаю, последовал «сбор остатков пира». Когда мужчины подбирают остатки, мне и то становится не по себе, а тут вдруг в присутствии императора появились женщины из простонародья… Некоторые из них внезапно выбегали из сторожек, где, казалось бы, никого не было, и, не помня себя от жадности, старались захватить больше других, но, толкаясь и суетясь, все рассыпали и проливали. В конце концов им доставалось меньше, чем их соперницам, которые первыми умели ловко схватить самые лакомые объедки и убежать. Забавно было видеть, как эти женщины прячут свою добычу в сторожках, словно в кладовых.

247

Толстые раковины зеленоватого цвета с черными пятнами. Из них делали чарки.

Не успели люди из ведомства дворцового обихода скатать циновки, как челядинцы из хозяйственной службы метлами заровняли песок в саду.

Со стороны дворца Дзёкёдэн донеслись напевы флейты и стук барабана. Я не могла дождаться, когда же появятся танцоры. Наконец они показались возле бамбуковой ограды. Шествуя вереницей, танцоры пели старую песню страны Адзума [248] «На берегу Удо» [249] . Когда же заиграли цитры, я от восторга забыла все на свете.

248

Адзума («Восточный край») — общее название восточных провинций на острове Хонсю.

249

Песня провинции Суруга. Удо название морского побережья.

И вот тогда выступили вперед двое танцоров для первой пляски. Соединив свои рукава, в точности как надлежит, они стали на западной стороне деревянного помоста, лицом к государю. Вслед за ними на помост взошли другие танцоры. Торжественно топнув ногой в такт ударам барабана, главный танцор плавным движением рук справил шнуры своей короткой безрукавки-хампи, воротник верхней одежды и шапочку… А потом началась первая пляска под звуки песни «Маленькие сосны» [250] . Это было волнующе прекрасно!

250

Народная песня страны Адзума.

Я была бы готова целый день без устали смотреть, как широкие рукава кружатся, словно колеса, но, к моему горю, пляска слишком скоро кончилась. Я утешала себя мыслью, что сейчас начнется другая.

Музыканты унесли цитры, и из-за бамбуковой ограды снова появились танцоры. Великолепная картина! Их одежды из блестящего алого шелка в вихре пляски стлались за ними, змеились и перевивались… Но когда я пытаюсь рассказать об этом словами, все — увы! — становится таким бледным и обыкновенным!

«Пляска кончилась, а других, уже верно, не будет», — подумала я с невыразимой грустью. Все зрители; во главе с высшими придворными покинули свои места и я осталась в одиночестве, полная сожалений.

На репетиции плясок для празднества Камо я не томлюсь такой печалью, меня утешает надежда, что танцоры, возвратясь из храма, еще раз исполнят во дворце священные пляски микагура.

Помню один вечер.

Тонкие дымки костров в саду поднимались к небу, тонкой-тонкой трелью уносились ввысь дрожащие чистые звуки флейты, а голоса певцов глубоко трогали сердце. О, это было прекрасно! Я не замечала, что воцарился пронзительный холод, что мои платья из легкого шелка заледенели, а рука, сжимавшая веер, застыла от стужи.

Когда главный танцор вызывал других танцоров, его голос, разносившийся далеко вокруг раскатистым эхом, звучал радостной гордостью. Чудесные минуты!

Если в пору «особых празднеств» я нахожусь у себя дома, то не довольствуюсь тем, чтобы только смотреть, как проходит мимо шествие танцоров. Нет, я нередко еду в храм Камо полюбоваться на священные пляски. Экипаж мой я велю поставить в тени больших деревьев. Дымки от сосновых факелов стелются по земле, и в мерцании огней шнуры на безрукавках танцоров и блестящий глянец их верхних одежд кажутся еще прекрасней, чем при свете дня.