Записки уголовного барда

Иногда искренние и горькие до слез. «Разбитых пар и судеб месиво...» Из них потом и сложится песня «Женский этап». В тюремной романтике есть своя прелесть: она вся из нервов. Нервы болят, свербят, гудят... Но выйдешь на свободу — сразу проходят. И все становится похожим на просто страшный сон. Но мы пока еще в неволе, поэтому малявы к нам и от нас идут потоками. Интересно и по-ка- торжански романтично. До глубокой ночи — переписка, утром — сон вповалку. Одно такое утро взрывается ударом сапога в дверь и воплем:

— На коридор без вещей! Дезинфекция!..

Вскакиваем как один. Терняк бросается складывать

продукты в полиэтиленовые мешки.

— Давай, гаси все по мешкам. Сейчас опрыскают, суки, им по хую!

Заталкиваем сигареты и все съестное в сумки, выходим в рубахах и тапках. Запах клопомора — по всему корпусу. Выедает глаза и бросает в тошноту.

В камеру входят трое в респираторах. Один тащит бачок, постоянно подкачивая, второй льет из штуцера на стены, на железки кроватей. Третий отворачивает и швыряет на пол матрасы, подушки и одежду. Заливают добросовестно — ни одного сухого места.

Загоняют в камеру. В ней как в душегубке. Петруха кидается на верхний шконарь откупоривать окно.

— Так ведь и сдохнуть можно, — сетую я.

— Сдохнуть — нет. А вот башка три дня трещать будет — это да, — успокаивает Терняк.

— Надо в баню проситься.

— Да кто тебя вне очереди поведет? Сиди и охуевай до пятницы. Сегодня среда, терпеть два дня.

Клопов становится меньше, но ненамного. В этом яде тонут любые запахи, даже табачный дым пахнет по-другому. Единственная отдушина — положенная каждый день часовая прогулка. На нее — как на праздник. Проходит она в бетонном боксе, накрытом решеткой. Над решеткой — часовой с собакой. Над часовым — небо. Благодать...

— Начальник, давай еще полчаса погуляем — в камере душняк!

Часовой молчит. Просим еще и еще раз. Молчит.

На четвертый или пятый раз наконец отвечает со среднеазиатским акцентом:

— Щто до меня доебался? Гуляй, я тебе не вигоняю, за тобой другие началство придут. Хочешь, с моим собакой погуляй, хи-хи-хи...

Так проходит еще пара пропахших клопомором дней. Настает банная пятница. Привычный удар ключа о дверь, и голос коридорного:

— Терняк, готовься с вещами! Остальные — на прогулку.

— А в баню?

— В ебаню! — гавкают за дверью.

Терняк бледнеет, опускается на шконарь и, глядя в пол, вздыхает:

— Все. Переводят в другую камеру. Решили суки по тюрьме прогнать.

Ключ снова колотит в дверь.

— Ну что, готовы? Выходи.

— Давайте, мужики, хоть попрощаемся. Когда еще свидимся... — сдерживая слезы, бормочет он.

Обнимаемся, крепко пожимаем руки и выходим с Петрухой.

— Будьте здоровы, мужики! — кричит нам вдогонку Терняк, и коридорный с размаху захлопывает дверь.

Грустно и понуро идем гулять, понимая, что вернувшись, его уже не застанем.

Наступает тридцать первое октября — день моего рождения.

Сидим вдвоем, ждем «дачку» из дома. Но моя в октябре уже была, а Петрухе ждать не от кого. Может, вдруг случится чудо, и ко дню рождения разрешат внеочередную? Слышно, как по коридору хлопают кормушки, ходит «дачница» и разносит маленькие и большие тюремные радости. До нас не доходит, а значит, торт заменит одна оставшаяся стограммовая пачушка печенья. А вместо шампанского — черный, прокопченный, «покопанный» чифирьбак с чайным варевом, четыре куска проклопоморенного сахара и пачка маргарина с примесью того же аромата. Спасибо Виктор Нахимычу — не все съестное унес с собой.

Допоздна сидим, витая в воспоминаниях. От дыма и чифиря мутит.

— Загадывай желание.

— С чего?

— Сегодня тридцать первое число. Тебе тридцать один год исполнился. Да еще — среда.

— В тюрьме одно желание — свобода.

Петруха, помолчав, вздыхает:

— В общем, да. Хуля тут загадывать.

Перед сном зачеркиваю в настенном календаре последний квадратик октября — еще одна маленькая радость.

Ноябрь начинается с ежедневных допросов. Водят на «слежку» — специальный пост, занимающий целый этаж соседнего корпуса.

Длиннющий коридор с кучей комнат по обе стороны. Сюда приходят следователи, адвокаты и прокуроры. Вместо рьяного Онищенко неожиданно начинает приходить следователь по фамилии Глушанков. Этот интеллигентнее, спокойнее и, как кажется, без особого желания участвовать в фабрикации дела. Спрашиваю, куда делся тот. Отвечает:

— А я что, не нравлюсь?

— Нравитесь.

— Ну и чудесно.

— Что, прислали «доброго следователя»?

Усмехается, не отвечая.

С этим проще. Не грозит, не ловит на слове и не искажает показаний. Одна беда — допрашивает недолго, поэтому после недолгого допроса до обеда приходится сидеть в бетонном боксе-стакане, ждать, пока закончат со всеми и толпой поведут рассовывать по камерам. Но все равно, этот лучше, потому что с ним можно говорить не для протокола. Можно попросить коробку спичек или ручку — в тюрьме все дефицит. Если на обратном пути не будет шмона — в камере прибавка.

Через пару недель допросы неожиданно обрываются, Глушанков отчего-то не показывается.

Приближается декабрь. Санкция на арест выдана на два месяца, а значит, пятого декабря срок ее истекает. Если прокуратура не продлит — должны выпустить под расписку.

Вероятность нулевая, но надежда умирает последней.

Неожиданно к нам подселяют третьего — напуганного студента уральского Политеха, севшего за десяток квартирных краж. На тихаря не похож, но почему за такие мелочи на спецпост — непонятно. Кличку «Студент» даже и выдумывать не надо — просится сама собой.

Петруха преподает тонкости профессии «коневода-стрелка» и отправляет его жить на «верхотуру».

В камере новый человек, потому говорим меньше. Слушаем и дивимся воровской смекалке Студента. По идеям и задумкам вполне мог бы потянуть на «Профессора». Но исполнение задуманного — топорное, поэтому сидит здесь.

Вечером завариваем чифирьбак, пускаем по кругу.

Студент делает глоток, и лицо его перекашивается так, будто он проглотил ядовитую жабу.

— Привыкай, бродяга, тебе сидеть долго, — сочувствует Петруха, — к тюрьме отмычек не подберешь, хе-хе.

Проходит еще неделя. Прошусь на прием в санчасть. Пообщаться с доктором да таблеток раздобыть.

Опять ведет Валя.

— Что-то болеешь часто.

— Симулирую.

— Да это видно, идешь как на праздник.

— Это потому, что с тобой.

— Сейчас как дам ключами по башке!

— Ну, если дать больше нечего...

Незлобно бьет ключами по спине и прыскает в кулак:

— Все вы, мужики, в тюрьме одинаковые!

В кабинет врача зашагиваю с громким и бодрым: «Здравствуйте, я к вам опять!» На меня оборачивается через плечо совершенно незнакомый человек в белом халате.