Записки землянина

— Хорошо! Наверняка вы пользовались цифровым кодом в камере хранения на вокзале или даже в своем школьном дипломате, кейсе, - продолжал Пазикуу, выслушав мою просьбу. Чуть ниже символов, которые нарисовал ранее, он изобразил два квадратика на одной горизонтали. – Это двухзначный код, который содержит в себе в себе максимум сто комбинаций. В сонете Шекспира около четырехсот букв, поэтому его произведение в эту комбинацию пока не входит, - он начертал рядом третий квадратик. – Здесь уже получаем десять тысяч вариантов. А если поставим еще один, то вариантов станет сто миллионов! А это уже неплохой рассказ. Чтобы прочитать это, нужно знать, так сказать, схему последовательного подбора кода. В процессе этого происходит чтение или расшифровка сказанного. Даже неискушенный в математике человек посетовал бы на то, что и схем этих должно быть не меньше и если уж у нас такая память, то к чему вообще рисовать код, когда достаточно назвать номер схемы. Но в этом случае она бы не была универсальной, а просто бессмысленной. Была бы похожа на Кабалу с ограниченным числом вариантов ответов.

С этого момента я начал плохо соображать.

Он так меня запутал своими схемами, словесными оборотами, что мне стало стыдно за себя. Еще раз просить его воспользоваться более доступными понятиями было бы позором. До уровня детского сада я не мог себе позволить.

И я слушал, слушал, стараясь всем видом показать, что понимаю и заинтересован в предоставлении информации, безусловно, ценной для любого образованного человека, кем я, теперь уже точно, не являюсь.

— Осмысление текста происходит в конце расшифровки, с последним кирпичиком, встающим на свое место. В миниатюре это все равно что, прочитав слово «дефиниция» знаем, что это точное логическое определение, устанавливающее существенные отличительные признаки предмета или значения понятия – его содержания и границы. Вместо семнадцати слов используется одно, в которое они умещаются. Так же происходит с кодами, только с совершенно другим принципом расшифровки, не словесном, а цифровом, где каждая буква имеет свое число, сумма которых, в конце концов, сводится к минимуму. Если знать, как этот минимум развернуть, то можно получить последовательное изложение символов, текста, то есть тот максимум, свернутый в минимальное количество, а именно – в код.

Я добросовестно дослушал (и законспектировал) излияния Пазикуу, постепенно приобретшие научно-философскую форму.

Закончив, он сел за стол и принялся доедать суп. Моя тарелка была уже давно пуста. Не зная куда деваться и как скрыть свое невежество, мне ничего не оставалось делать, как работать ложкой. Глаза при этом опускал, пряча стыд.

Видел ли это старик?

Если и так, то не показывал виду. С чувством выполненного долга передо мной доедал уху и, казалось, был очень доволен собой.

Нужно было выходить из положения – дать какие-нибудь комментарии, задать очередной вопрос, похвалить, в конце концов. Но я ничего лучшего не нашел, как вернуться к началу разговора.

— На счет этого алхимика. На его месте я бы решил проблему. Взял бы себе ученика, снабдил рецептом, а о белом медведе умолчал. Так и с каракулями можно поступить, подсмотреть у кого-нибудь.

Пазикуу долго смотрел на меня. С ухмылкой на лице, он напряженно думал.

О чем думал?

О том, как прикончить меня на месте, стереть мою память? Или жалел о том, что рассказал о вещах, которые нельзя даже затрагивать? Черт их поймешь этих инопланетян, думал я. Здесь я на Льуане инопланетянин – Человек с Земли, далеко не лучший их представитель, оказавшийся далеко за пределами своей Солнечной системы и до сих пор не догадывающийся об истинной причине происходящего. Те догадки, которые возникли у Ниминоки рассыпались. Достаточно было взглянуть утром на бодрого Пазикуу, ничем не озабоченного, без тени печали и разочарования в своем госте. Может он успел смириться со всем? В таком случае мне нечего терять.

Дождался вечера.

Весь остальной день я провел в комнате. Перелистывал нашу классику, но так не на чем и не остановился. Сборник томов Чехова, о котором так мечтал, мне не удастся прочесть и за неделю, по этому глаза останавливались только на знакомых рассказах. При этом я заметил, что на некоторых страницах, где я задерживался, есть пометки карандашом. Видимо их оставил Пазикуу – две заглавные английские буквы NB. Значит он не чурается обыкновенного чтения. Только так можно испытать волнения, чувства, задуматься о концовке или даже всплакнуть после сантиментального эпизода. А разве можно испытать все это путем расшифровки кода, умещенного в нескольких символах? Если я правильно понял, то только в конце этого процесса понимаешь суть произведения, нарушая всякую последовательность.

Надо признать, что и у нас появилось много писателей, пытающихся впихнуть в несколько страниц историю в несколько лет. Иначе, как комиксами их не назовешь. Мы неизбежно приближаемся к тому, о чем говорит Пазикуу. Но как же не сравнимое наслаждение, которое можно испытать, прочитав Стивенсона, Деффо, Пушкина, Тургенева, того же Чехова, у которого хоть и небольшие рассказы, но они способны наполнить мыслями и чувствами похлеще всякого кода, куда не способны поместиться душевные волнения, потому как у него все между строк?

Да и не только у него.

Взять Шекспира. После каждой прочитанной строчки нельзя не остановиться и не задуматься.

Вот где настоящий язык! Вот у кого нужно учиться краткости изложения, смысл которого, если захотеть, можно раздуть в прозе не на один том.

Нет, все-таки хорошо, что я не понял Пазикуу. Рано, да и нужно ли? Такой метод подойдет разве что для научных трудов и экономии мест в архивах.

Так я успокаивал сам себя. Вспоминал прошлую жизнь, постепенно осознавая, что она была не такой уж и скверной.

Что нужно человеку? Что нужно мне?

На Земле я, конечно, не отказался бы от богатства. Все проблемы, что у меня были – от безденежья, бытавуха. Но стал бы счастлив, получи я его? Не знаю. Но легче жить – точно. Появилось бы куча возможностей для познания, больше времени заниматься любимым делом, которое бы непременно появилось, прекратились бы скандалы и, быть может, вернулись чувства к супруге.

Мечтать легче всего, но так приятно!

Но так не приятно стучать лбом о стену, добиваясь этого и, в очередной раз, убеждаясь в бесполезности суеты.

Интересно, вот сейчас рассуждаю об этом на краю света, где, казалось бы, рай, а все равно хандра берет!

Чего мне нужно?

За всю жизнь не совершил ни одного поступка, которым бы мог гордиться. Помощь старушкам перейти дорогу и мелочь в шляпу не в счет. Спасение утопающего тоже, хотя тогда и ходил целый год с поднятым подбородком. Но не будешь же жить с этим до смерти. Говорят, если посадил дерево, не зря жизнь прожил. А сколько я их посрубал, сколько живности загубил и в детстве и на охоте уже в зрелом возрасте?

Да мне в аду гореть надо!

Когда Пазикуу пришел пожелать мне спокойной ночи, я уже был готов.

— Пазикуу, - обратился я к нему. – Я могу вам помочь с Тигичем? Конечно, я мало о них знаю и не представляю как это провернуть, но мне кажется, что если я так сильно похож на них, то это можно как-то использовать. Если так, то я в вашем полном распоряжении. Постараюсь сделать все, что скажете. Поверьте, мне это тоже не безразлично.

Он не изменился в лице. Старик будто не слышал меня, а лишь выгадывал момент для пожелания на ночь.

— Завтра один из наших «кораблей» отправляется в «вашу сторону», - произнес он сухо. – Доброй ночи, Стасик.

— Меня возвращают?!

Он не ответил. Ушел тихо. Ни взглядом, ни видом не выдав свои мысли.

Вот и все.

Отправляют обратно.

Вот и кончилось путешествие. «Двадцать тысяч лье под водой» никогда не превратятся в «Два миллиона световых лет от дома». Был бы на моем месте Жюль Верн, то он бы вынес эз этого куда больше, чем я. да и что выносить? Мертвый пейзаж не затмит многообразие красок подводного мира, а одинаковые существа не заменят его обитателей. Остается надеяться, что они оставят мне память. Иначе сам не поверю, что написал в этой амбарной книге. Буду тешить себя воспоминаниями и тихо гордиться тем, что довелось побывать на Льуане, общаться с инопланетянами, а если Пазикуу порадует какой-нибудь безделушкой, сделаю из нее талисман. Потом положу его под подушку и буду горько плакать о несбывшихся надеждах и сожалеть, что так ничего и не понял из поучений мудрого старца.