Записные книжки (-)

Профессор вздохнул и потянул к себе экзаменационный лист.

– Ну, хорошо, перенаселение и рост резервной армии, - раздался его терпеливый голос.
– Но какое отношение это имеет к техническому прогрессу?

Курчавый молчал, напряженно шевеля пальцами. Весь его вид выражал отчаянную решимость сопротивляться до конца. Он поднял глаза на потолок и шептал что-то сосредоточенно.

– Рост производительных сил параллельно с ростом...
– запинаясь и багровея, произнес он, - а равно...

Он поймал скучающий взгляд профессора и нагнулся к нему.

– Видите ли, я это понимаю, но не могу выразить...

Профессор взял карандаш.

– У вас слабая подготовка, - заметил он осторожно.

– Я много готовился.

– Это же все элементарные вопросы. Вы не разбираетесь в основных понятиях.

– Я, знаете ли, много готовился, - безнадежно повторил курчавый.
– Даже смешно: все понимаю, а ничего не могу выразить.

Профессор устало оглядел комнату.

– А вы?
– повернулся он к другому.

Тот беспомощно потер лоб и не ответил. Профессор часто задышал, хмурясь, и начал разыскивать фамилии в списке.

– Отнимать время с такой подготовкой...
– сказал он, надевая пенсне и высоко поднимая брови.
– Я лично этого не понимаю. Надо серьезнее относиться к предмету. Можете идти... Семенов и Блауд!

Двое новых встали и подошли к столу. Курчавый все еще стоял, шевеля пальцами, его полное лицо медленно наливалось кровью. Он сделал шаг к двери и вдруг повернулся к профессору.

– Какое вы имеете право?
– приглушенным голосом сказал он, нагибаясь через стол.
– Вы не имеете права... нотации читать. Не ваше дело!

Он постоял, ожидая ответа, потом повернулся и ушел, хлопнув тяжелой дверью. В комнате молчали. Профессор снял пенсне и криво улыбнулся, потом, нацелясь карандашом, отметил что-то в списке.

Первый час Безайс волновался, потом устал и равнодушно смотрел на профессора, на отвечающих, слушал их голоса, не вдумываясь, и ждал, когда это кончится. Чтобы скрасить ожидание, он перечитывал надписи на стенах, ловил мух и старался только, чтобы с лица не сходило задумчивое и несколько грустное выражение, которое казалось ему самым приличным для человека в его положении. Когда же в тишине комнаты раздалось неожиданно: "Безайс и Коломийцев!" - он вздрогнул всем телом.

Вблизи лицо профессора казалось старше. Глубоко запавшие глаза скользнули по Безайсу, как по вещи; профессор спрятал пенсне в карман и рассеянно смотрел куда-то через головы, в стену.

– Вы по каким учебникам готовились?

Сосед Безайса назвал несколько книг.

– Так. Что мы называем постоянным составом капитала?

Сердце Безайса заныло от зависти - это-то он знал хорошо. Его сосед, наморщив лоб, пристально смотрел на край стола и беззвучно шевелил губами, тогда, поймав на себе взгляд профессора, Безайс наклонился и отчетливо, с удовольствием выговаривая знакомые слова, сказал:

– Средства и орудия производства составляют постоянную часть капитала.

Профессор кивнул головой, и Безайс, переведя дыхание, продолжал:

– ...в отличие от рабочей силы, которая, создавая прибавочную стоимость, является переменным капиталом.

– Это вы знаете. А как вы определите капитал вообще?

Слова пришли как-то сами собой, без усилий:

– Это средства и орудия производства, находящиеся в частной собственности и дающие прибавочную стоимость.

Над следующим вопросом - о прибавочной стоимости - он немного задумался, но ответил; потом подряд, не задумываясь, ответил еще на три вопроса. Он успокоился вполне, сел удобнее и кинул на профессора дружелюбный взгляд, чувствуя себя крупной дичью. Случайно, сквозь стеклянную дверь, он увидел вдруг чье-то взволнованное лицо и руки, махавшие ему с пламенным одобрением. Он вгляделся пристальнее и понял, что за дверью беснуется его неистовый друг Петр Михайлов, потрясая над головой "Политграмотой в вопросах и ответах". Сквозь толстую дверь не слышно было ничего, но Безайс знал, почти слышал его восторженный совет: "Держи хвост трубой!"

И он постарался. Глаза профессора стали мягче. Безайсу страшно хотелось навести профессора на вопрос о производстве и воспроизводстве капитала, который он знал хорошо, и в конце концов это удалось. Он говорил, округляя фразы, непринужденно, точно не на экзаменах, а так, в частном разговоре, за чайным столом. Профессор смотрел внимательно, немного удивленно, и, когда Безайс кончил, он спросил:

– Вы проходили специальную подготовку?

Безайс лицемерно опустил глаза.

– Нет, так, читал кое-что.

– Предмет вы знаете основательно.

На следующий экзамен Безайс шел уверенно. Вчерашний день придал ему смелости. Может быть, Михайлов не так уж ошибался? Может быть, это будущий архитектор, инженер-строитель, командир этажей и крыш идет по коридору? Он не знал еще, чем все это кончится, но, во всяком случае, решил улыбаться. Должны были быть экзамены по русскому языку, и ему легко и весело было думать, как он покажет себя во весь рост. Михайлов был прав, надо держать хвост трубой. Это помогает в таких случаях. С легким сердцем открыл он дверь в аудиторию и вошел.

Он попал в руки розового, тихого, трясущегося от ласковости старичка. В сырых глинистых оврагах и в погребах вырастают такие старчески немощные, безобидно розовые грибы. С Безайсом он заговорил тем заискивающим тоном, каким доктора уговаривают детей выпить рыбий жир.

– Затворите дверь, - сказал он тихим и грустным голосом.

Когда Безайс затворил дверь, он поманил его пальцем.

– Ну-с, молодой человек, как дела? Были уже на других экзаменах? Садитесь, садитесь, что ж вы стоите?

– Спасибо, я постою. Да, был...

– Вы где учились?

– Я учился давно...

– Вы где учились?
– повторил он тем же голосом.

– В высшем начальном училище.

– Потрудитесь подойти поближе, молодой человек. Знаете русский язык?

– Не вполне.

– Благоволите ответить точнее: знаете или не знаете?

"Животное!" - ужаснулся Безайс и вслух сказал:

– Знаю.

– Так. Испытаем вас по русской литературе. Вы любите русскую литературу? Много читаете?

– Кое-что читал.

– Читали Фета?

– Читал, - ответил Безайс, смутно вспоминая что-то такое насчет погоды: какое-то месиво из восходов, заходов, слез и грез.

– Например?

Он вспомнил вот что: "Румяной зарею покрылся восток, вдали за рекою потух огонек" - и еще что-то насчет пастуха и коров. Но он не был уверен в том, кто это написал: Фет или кто-нибудь другой. Во всяком случае, ему казалось, что Фет мог это написать. Но если бы ему предложили пари, он бы отказался.