Заплачено кровью

– Помню-помню, - улыбнулся Курочкин, - Женщин боится, а командира полка вынести из огня не побоялся.

– В Буреломах был случай... Немец один, пулеметчик, пробрался нам в тыл, готов был стрелять, а тут Гриша - кинул в него масленку, оказалась под рукой. Не растерялся, в общем. А немец подумал, что это граната, уткнулся в снег, тут Гриша на него и сел верхом.

Набрав дров, Богатых и Курочкин вернулись к костру. На месте, где только что сидел Гриша Осипенко, была дымящаяся воронка от разорвавшейся мины. Метрах в десяти от воронки они нашли его танковый шлем, чуть подальше - клочки тела и одежды...

Взлетевшая от немцев белая ракета медленно гасла, опускаясь, и растаяла, как звезда в утреннем небе.

"Вот так и Гриша..." - глотая слезы, подумал Иван Богатых.

Днем 19 февраля 42-го, только отойдя с НП по вызову полковника Гришина, был убит осколком мины в грудь командир 771-го стрелкового полка майор Малхаз Гогичайшвили.

Лейтенант Пизов, стоявший за ним в нескольких метрах, побежал к майору сразу после взрыва.

– Не дышит, - тихо сказал он кому-то из подбежавших бойцов.

Через шинель на груди майора проступило большое кровавое пятно.

– Литвинов тоже наповал, - сказал боец, осмотрев адъютанта Гогичайшвили.

Капитан Шапошников немедленно доложил о случившемся в штаб дивизии.

– Временно будешь командовать полком, - приказал ему полковник Гришин.

По голосу Шапошников понял, что и Гришин потрясен гибелью Гогичайшвили. Тем более что если бы он не приказал ему немедленно прибыть в штаб дивизии, Гогичайшвили мог бы быть жив.

– Доложите обстановку, - машинально сказал полковник Гришин.

– Ведем огневой бой, - также машинально, едва сдерживая подступившие к горлу спазмы, докладывал капитан Шапошников, - Продвиженья нет. Потери большие.

Шапошников назвал цифры, глубоко вздохнул и замолчал.

Он знал, что майора Гогичайшвили Гришин вызывал для того, чтобы посоветоваться, как вести бой дальше. Сам Шапошников давно уже понял, что успеха в этих боях не будет. Без огневой поддержки атаки пехоты по глубокому снегу бессмысленны, если не преступны.

Воевать одной пехотой на открытой местности, без артиллерийской поддержки, атакуя при этом дзоты, с минимальной надеждой на успех - значило нести неоправданные потери. Шапошников не верил, что Гришин этого не понимает и не видит со своего НП, как бездумно ежедневно расходуются люди, как на пределе возможностей воюет дивизия, да и не только их - в таких же условиях воевали на этом участке еще несколько частей.

За день до гибели Гогичайшвили Шапошников наблюдал, как на их участке пошла в бой лыжная бригада, сформированная из тихоокеанских моряков. Поднялись они хорошо, красиво и дружно, смело. Но у гитлеровцев все здесь было пристреляно до метра - бригада вошла в сплошную пелену разрывов. К вечеру остатки ее, выведенные из боя, уместились на двух полуторках. Через полковой медпункт тогда прошло несколько сот человек из этой бригады, и Шапошникову, когда он пришел туда, запомнилось, как один молодой моряк, весь в бинтах, плакал: "Цусима... Устроили нам самую настоящую Цусиму...".

– Тебе немцев хорошо видно?
– спросил после паузы Гришин Шапошникова.

– С НП они за снежным валом всего в ста метрах. А НП сейчас в боевых порядках первого батальона. Тюкаев на дежурстве вчера двух нахалов снял, высунулись посмотреть.

А про себя Шапошников подумал: "Если немцы узнают, что НП нашего полка всего в ста метрах от передовой, то ощиплют, как куропаток.

– Как с питанием?
– спросил полковник Гришин.

– Очень плохо. Горячая пища почти не доставляется. Носят ее по реке, но немцы все освещают и простреливают. Пока донесут - все остынет, а часто вообще не доносят.

Шапошников последнее время чувствовал себя все хуже и хуже, боли в желудке обострились, сказалось и нервное напряжение да и, как нарочно, в конце января съел американских консервов - от них стало еще хуже. Держался он из последних сил, на одной воле. Все, кто его долго не видел, удивлялись, насколько он похудел.

– Как последнее пополнение?
– спросил Гришин.

– Это одно количество, товарищ полковник. Лучше прислали бы всего одну роту, но качественно подготовленную, - вздохнул Шапошников.

– Готовься на завтра снова к бою. Подполковник Смирнов приведет с собой ночью маршевую роту.

– Есть.

"Готовься...
– подумал Шапошников.
– Бой и не заканчивался, идет днем и ночью целую неделю..."

Подполковник Смирнов оказался одних лет с Шапошниковым, энергичным, уверенным в себе командиром. Они быстро распределили пополнение по ротам.

В первую атаку рано утром, в минуты, когда немцы обычно завтракают, поднялись довольно дружно, но через пятнадцать минут цепи лежали на снегу, и живые прятались за убитых.

Подполковник Смирнов несколько раз энергично требовал от комбатов поднять людей, но цепи не двигались.

– Это просто психологический шок, - доказывал он комиссару полка Наумову.
– Люди боятся подняться, когда вокруг тебя неубранные тела убитых!

– Люди не хотят гибнуть напрасно!
– отрезал Наумов.

– За ходом боя наблюдает командир дивизии, а мы людей поднять не можем, - повысил голос подполковник Смирнов.

Шапошников и Наумов знали, что полковник Гришин с высоты у Чегодаево наблюдает атаку их полка, но это нисколько не прибавило им рвения. Шапошников ждал, как тогда в Милославичах, что Гришин прикажет ему идти в цепи с комиссаром, чтобы поднимать людей, и знал, что если пойдет, то не вернется. Но думал он обо всем этом совершенно спокойно и как-то даже отрешенно.

– Смотрите, поднимаются!
– Смирнов позвал Шапошникова и Наумова.

Прильнули к окулярам биноклей. Действительно, несколько десятков бойцов неуверенно шли вперед. Метрах в ста впереди них шел кто-то в белом полушубке.

"Ну, еще бросок, ребята! Главное, не останавливаться, - думал Шапошников.
– Если удастся зацепиться за вал, то большое бы дело сегодня сделали".

– "Первый", товарищ подполковник, - связист сержант Корчагин подал Смирнову трубку аппарата.

– Наблюдаю атаку! Узнай, кто это идет впереди и немедленно представь к награде.

– Кто поднял людей, Александр Васильевич?
– спросил Смирнов Шапошникова.

– Это Кадушин, товарищ подполковник, - ответил за Шапошникова стоявший здесь же лейтенант Тюкаев.

– Кто он по званию?

– Был старший лейтенант в батальоне связи, но решением трибунала, не знаю за что, разжалован в рядовые, - ответил Тюкаев. С Кадушиным он был давно и хорошо знаком, однажды он спас ему жизнь.