Заплачено кровью

В тесном блиндаже, когда сели за самодельный грубо сколоченный стол, Наумов снял шапку, пригладил волосы и сразу же начал говорить, что полк держится прочно, хотя всем очень тяжело.

– Люди почти не спят четвертые сутки, горячая пища раз в день да и то не всем удается ее доставить - пулеметчики друг от друга далеко, а простреливается все насквозь, - рассказал Наумов.
– А герои... Первый, конечно, сержант Лукута, пулеметчик, омский, а с нами от Трубчевска. Трое суток отбивал атаки один из своего окопа, - Наумов подчеркнул, что именно один.
– Сколько он немцев уложил, сказать трудно, но точно, что не один десяток. Вчера вечером погиб.27 Перед боем заявление в партию подал... Потом, запишите, пулеметчики Голованов и Кузин, оба рязанские, каждый на своем участке в первый же день отбили по две атаки, уничтожили примерно по двадцать гитлеровцев. Сержант Петров, лучший пулеметчик в полку, на своем боевом счету имеет уже более семидесяти гитлеровцев, а сейчас, может быть, и больше. Если, конечно, живой.

– А как бы мне его увидеть?

– Туда сейчас нельзя. Слишком опасно, и вызвать нет возможности, ответил Наумов.

– А политрука Очерванюка можно увидеть? Это мой товарищ, - попросил Мазурин.

– Если только на самый передний край, в окопы.

Наумов пристально посмотрел Мазурину в глаза, ожидая, что тот дрогнет.

– Пусть меня кто-нибудь проводит, товарищ старший политрук, - твердо и спокойно попросил Мазурин.

Рота, в которой был политруком Анатолий Очерванюк, когда туда пришел Мазурин, только что отбила немецкую атаку. Узнав друг друга, они долго обнимались, радостно похлопывая один другого по плечам.

– А я и не знал, что ты тоже теперь в этой дивизии, - сказал Очерванюк.
– Мы же с Трубчевска с тобой не виделись.

– Мне про тебя Кутузов давно сказал, что ты здесь. А тут дай, думаю, забегу.

– Так ты кем сейчас, Николай?

– Да, в общем-то, на подхвате в политотделе.

– Знакомься, мой ротный, - Очерванюк показал глазами на высокого и худого командира в фуфайке, подошедшего к ним по траншее.

– Лейтенант Вольхин, Валентин, - пожали друг другу руки, посмотрели в глаза.

– Из политотдела к нам. Мой старый товарищ, еще из той дивизии. Кстати, в газете до войны работал, - сказал Очерванюк.

– Ну, как ты воюешь, Толя? Расскажи, - перебил Мазурин друга.

– Бьем их здесь четвертый день, а они лезут и лезут. Сегодня с утра вторую атаку отбили. Посмотри - сколько их впереди валяется, - показал Очерванюк на поле.

Впереди, перед оврагом, черными кулями лежали несколько десятков трупов.

– А пулеметчик Петров не в вашей ли случайно роте?
– спросил Мазурин.

– У нас, на правом фланге. Они все больше на него что-то и лезут на одного, - ответил Очерванюк.

Позади бруствера разорвалось несколько мин, потом левее еще целая серия.

– Ну вот, не дадут поговорить. Сейчас опят полезут. Лучше бы тебе, Николай, уйти. Хотя сейчас уже и поздно, - сказал Очерванюк.

О бруствер застучали пули, левее в траншее опять разорвалась мина, а через какую-то минуту все вокруг грохотало, визжало и свистело, летели комья земли, воняло порохом и гарью.

От полуразрушенных домов стоявшей позади деревни взлетали обломки бревен и снопы искр, где-то недалеко жутко выла собака.

– Посмотри, опять идут, - Очерванюк легонько тронул Мазурина за рукав.

Метрах в пятистах от рощи показалась редкая цепочка немцев в шинелях. Мазурин вгляделся в быстро бегущие фигурки, посчитал их глазами. Выходило не менее сотни.

– Сколько у вас людей, Толя?

– Перед налетом с нами оставалось двадцать три, - ответил Очерванюк.

Мины продолжали рваться также часто, но Вольхин, очнувшись от оцепенения смертельной усталости, побежал по ходу сообщения к ближайшей пулеметной точке, которая все еще молчала. С обеих флангов роты работали короткими очередями оба его станкача, кое-где стреляли и из винтовок, но расчет центрального пулемета молчал. Когда Вольхин подбежал к нему, то увидел, что оба номера сидят на корточках. Он хотел было закричать на них: "Почему не стреляете!", но увидел, что у обоих головы опущены на грудь, каски закрыли лица, а через ватники на груди и плечах проступили пятна крови.

Чертыхнувшись, Вольхин быстро осмотрел пулемет. Лента была заправлена новая, он выпустил ее несколькими очередями по группе немцев, бежавших в рост в левой части сектора обстрела, заставил их залечь, прислушался к звукам боя и, не услышав через две-три минуты своего левого пулемета, побежал по траншее на свой НП. На двухстах метрах позиции его роты остались всего семеро бойцов. Трое, убитых уже в этой атаке, лежали, чуть присыпанные землей от взрывов на дне траншеи.

Очерванюк стрелял из ручного пулемета куда-то влево, откуда то и дело выскакивали фигурки немцев.

– Обходят нас, командир. Неужели первый взвод весь?

Мазурин стрелял из винтовки, тщательно целясь и аккуратно передергивая затвор.

"Вот тоже, пришел не во время, - с неприязнью подумал о нем Вольхин. Убьют - отвечай за него".

Зазуммерил телефон, и Вольхин быстро снял трубку.

– Да! Товарищ капитан! Идут через левый фланг! До двух взводов. Да нечем мне контратаковать, нас четверо на НП. Да и всего-то человек пятнадцать осталось... Если уже не поздно!
– и положил трубку.
– Шапошников звонил. Разрешил оставить позиции и вывести роту из боя. Я так понял, что и весь полк за реку уходит, - сказал Вольхин Очерванюку.

– А роту куда вывести-то?
– спросил Очерванюк.

– За реку, куда же еще. На Медведки надо отходить.

Оставив своего второго взводного младшего лейтенанта Солдатенкова с шестью бойцами прикрывать отход остальных, Вольхин приказал Очерванюку отводить остатки роты к мосту через Красивую Мечу, который на их счастье удачно прикрывался от противника отлогой горой.

– Продержись, Коля, хотя бы полчаса, а там уходите, - сказал Вольхин Солдатенкову, видя, как немцы, человек пятьдесят, снова дружно поднялись для очередного броска.
– Черников, сколько у тебя лент осталось?

– Двенадцать еще, командир.

– Пока все не израсходуешь, сиди тут. Понял?

Остатки роты Вольхина удачно перемахнули через реку и метров через триста заняли отрытые еще неделю назад местными жителями окопы на высотке. Отсюда хорошо было видно и оставленную совсем уже сгоревшую деревню Верхний Изрог и уходящее на север к Туле шоссе, ради защиты которого они и дрались здесь столько времени, и черневшее избами Яблоново на юго-востоке, где тоже шел бой.

Часа через два к Вольхину присоединился и Солдатенков с пятью бойцами. Вольхин был уверен, что вряд ли кто-нибудь из них выйдет оттуда живым, и был удивлен, что их осталось чуть больше, чем могло бы остаться.

– А Черников?
– спросил Вольхин, заранее зная ответ, потому что если его нет с ними, то раненого они бы не бросили.

– Погиб Петро, на последней ленте, - ответил Солдатенков.
– Если бы не он, то не стоял бы я сейчас перед тобой...

Вольхин вспомнил лицо этого паренька. Простое, русское рязанское лицо, без особых примет, безусое, краснощекое. И теперь тронутое смертельной белизной...

– Слушай, политрук, - подошел Вольхин к сидящему в окопе Мазурину, давай-ка в Медведки. Там, наверное, штаб дивизии. Доложи им обстановку. Может быть, подмогу нам пришлют. На полк-то какая нам надежда...
– посмотрел он на Очерванюка.