Запомните нас живыми
Шрифт:
– А сколько раз духи нападали? Вспомни, как было?
– Вначале часов до двух, я говорил. Ну, когда только из пулемета. Потом днем, часа в четыре. Когда бочку брали.
– А что за бочка?
– В нее воду привозили. Внизу стояла. Духи за ней гранатомет поставили. Потом… почти до конца. Бронетранспортеры вечером пришли.
– Когда больше всего духов было?
– Когда за бочку. И вечером.
– Сколько?
– Человек сорок.
– Это когда пулеметчика убило?
– Да.
– Как его звали?
– Ваня. Он якут.
– По национальности всех назвать можешь?
– Не знаю. Алиев – азербайджанец. Мухтар – узбек.
– Хорошо, а кто русский?
– Ну, я, Сема и младший сержант Сигиздинов.
– А куда вы раненых девали?
– В баню. Это Мухтар. Он их в баню.
– А мертвых?
– Лейтенанта Гусейнова сначала в его комнату.
– А потом?
– Потом тоже в баню. В его комнате склад сделали. Энзэ.
– Это когда гранатометом?..
– Да.
– Когда было тяжелее всего?
– Когда бочку отбивали. Ну, когда гранатомет поставили. Тогда Алика, Фарида и Пашу. Он потом умер. В бане. А Фарид живой.
– Что же вам никто не помог?
– Прилетал вертолет духовский. Ну, афганский. Потом бэтээры пришли.
– Почему так поздно?
– Капитан Смольников сказал, что они в засаду попали.
– Ладно, страшно было?
– Ну, мы же наверху. И заминировано. Но духи туда не пошли.
– Кто больше всех духов положил?
– Ваня, наверное. Его уже потом, когда он за Семой пошел. Его сначала ранило. Он тоже в бане умер.
– А Мухтар как-нибудь лечил?
– Да. Он поил. И лечил. И когда воду разлили, у него еще оставалось.
– Послушай, так вы что, на голодный желудок?
– Ну, галеты-то были. И рис сухой. И еще. Не хотелось… Пить хотелось.
– А консервы? Пайки?
– Не знаю. Не было. Еще печенье было у лейтенанта Гусейнова в банке. Его Секинову давали. Но его вырвало.
– А почему у вас брони не было?
– Газеев в понедельник уехал. Лейтенант Гусейнов сказал. А БМП еще раньше на блок забрали.
– Миша, тебя представили?
– Нет, пока только младшего сержанта Сигиздинова. Его ранили. Уже вечером. Нет, когда за бочку. По руке и ухо. Он после Вани пулемет взял.
– Миша, ты сам откуда?
– Из пятой роты.
– Нет, из Союза?
– Из Коми. Из Череповца призывался.
– Скажи, а дальше могли бы отбиваться?
– Ну, патроны еще были. Мало, правда. Гранаты еще были.
Глаза? Нет, не глубокие, усталые: ну, все? Расспросили? И зачем мы вам, товарищ майор, нужны? С младшим сержантом Сигиздиновым…
С самолета на бал?
А потом… Стопки и кружки, крышки от фляжек и мерные медицинские стаканчики – сдвинули разом. Не предотвращенный никакими инструктажами фейерверк расцветил черное небо мириадами трассирующих конфетти. Одуревшая лентопротяжка в сотый раз затянула: «Мы уходим, уходим…» Да будет последним на чужбине этот восемьдесят девятый! С Новым годом! Прозит! Чиэрс!
21 час с минутами. 31 декабря. Афганистан. Знакомый зигзаг бетонки. Аэродромной морзянкой мигает буква «Ш» – Шинданд. На каждом изгибе дороги закутанный в одеяло сорбоз опасно вскидывает автомат. «Аз феркее шоурави» – «Я из
советской дивизии». Голубая ооновская наклейка на ветровом стекле уазика. Едем провожать последний борт – на Союз. Молчим: старший наблюдатель поста ООН – австрийский подполковник, его помощник – майор из Непала, водитель Степанов (Степа) и я – офицер по взаимодействию с военными наблюдателями ООН.Задача ооновцев – с точностью до человека отслеживать вывод нашего ограничивающегося с каждым днем контингента. Сегодня уже дважды были на аэродроме, проводили два борта. Сколько их – интернационалистов – в предвкушении скорого дембеля готовятся «по-боевому» встретить Новый 1989-й? Уже дома, в Союзе, но под бдительным оком отцов-командиров – из числа не вызвавших в Ташкент своих жен.
Ах, как утром своих провожал автобат! Колонна КамАЗов-шаланд надрывала сирены, пока не слился с небом серебряный крестик Ан-«двенадцатого». Ооновцы – не то что хмуры, так уж получилось: завтрак был в ужин, сели обедать – звонок, вперед – считать. А от ужина отказались – хотели организовать свой. Вообще-то с этими делами у них строго: и со счетом, и с трехразовым питанием… Этот рейс – дополнительный. Выводится часть госпиталя, кажется, терапия. На поле много медиков, нервных гражданских летчиков в синей, совсем забытой здесь форме: «Кому там наверху понадобилось посылать самолет под Новый год?» Хорошо, еще нет журналистской братии, их перед посадкой собирают по всему полю, а аппаратуры столько, что, кажется, легче танк загрузить…
Впрочем, время еще есть. 21.40. До Нового года больше двух часов… Быстрее бы со списками… Главный воздушный эвакуатор из штаба 40-й армии подполковник Яковлев бойко направляется к ооновской машине: «Готово, всего – 85, из них офицеров… итого за сутки – 154… проверьте, подпишите…»
– Погодите, подполковник, – степенный австриец с блокнотом выбирается из уазика, – во-первых, не 154, а 145, во-вторых…
– Я и докладываю: 145 – рядового состава и 9 – врачей…
Местное время – 22 часа без минут…
– Позвольте, господин подполковник, с врачами – 145, а те 9 – корреспонденты, вне списка…
– Начнем сначала… утром: рядового состава – 67, офицеров… еще 17, которых мы провели как вчерашних…
Двадцать два часа двадцать минут. До Нового года…
– Майор, переведите господину Яковлеву… Я буду докладывать в Кабул… Женева…
– А у меня начальник – генерал Громов…
– …а господин Шеварднадзе генеральному секретарю Пересу де Куэльяру…
Двадцать два тридцать пять…
– Это вы задерживаете вылет… я могу и без подписи… через 30 минут коридор закрывается… все равно ведь выходим… Все. 154. И с Новым годом…
Самолетный прожектор уныло освещает нестрогий строй. Кто-то долго надевает бушлат. Кто-то перебирает свой фирменный чешский дипломат: парфюмерный набор, мельхиоровый перстень, дембельский альбом с наклеенным на обложку благодарственным напутствием Наджибуллы… Ну, сколько еще ждать? Двадцать три часа ноль пять минут… Военно-политический кризис местного значения вступает в стадию развязки: «Боря, спроси у ооновцев, как они насчет жареной картошки? У меня в батальоне еще и солененькие лисички, знаешь, как по-английски “лисички”»? – дипломатично намекает на большее начмед дивизии майор Антонов… Педантичный австриец обдумывает предложение: «Вообще, конечно… надо бы с коллегой посоветоваться». Мнение «коллеги» читается в глазах: явное «за».