Заповедник архонтов

Этта и Огуст тоже не скрывали разочарования, помощник начальника канцелярии даже нижнюю губу выпятил. Их возбуждали рассказы о героях, Иванах-царевичах и третьих сыновьях, а не какой-то вымысел.

Пусть подождут…

Сейчас меня куда более интересовало поведение старцев. Почесывание животов, в общем, ничего не значило. Как они отнесутся в тому, что я публично, в присутствие представителей всех каст Хорда оповещу о небывалом? Это вам не народные демонстрации, не сборища толпы, ведь в любом случае желание увидеть ковчег всего лишь сотрясало здание, выстроенное славными. Первый же рассказанный сон, вера в возможность во время ночного оцепенения оставаться наедине с собой и видеть то, что принадлежит только тебе и никому другому, — могли обрушить все здание. И, прежде всего, убежденность в необходимость строительства ковчега.

Никто из старцев глазом не моргнул, когда я оповестил собравшихся о желание поделиться с ними увиденным во сне. Они даже не переглянулись, не выразили неудовольствия, не заставили заткнуться, не натравили капитана, который по-прежнему волком смотрел на меня. Всего-навсего лениво почесали животы. По-видимому, народ и славные на Хорде было беспредельно едины.

Начал я тихо.

— Приснилась серая намокшая штукатурка, местами обвалившаяся. Из-под штукатурки проглядывает кирпичная кладка. Выше две уходящие в поднебесье стены, расстояние между ними согнутая в локте лапа с разжатыми пальцами. Я застрял в теснине, пока вдруг не осознал, что щель разделяет две части огромного здания, как бы разрезанного пополам и чуть раздвинутого. Вверху просматривается что-то подобное расщепленному куполу или разрезанной… как бы точнее сказать… луковице. Знаете такой фрукт, что на пальме растет?

— Как же, знаем, — дружно заголосили губошлепы. — Едали, доводилось…

— Вот и ладушки! — я радостно почесался под мышками. — Слева и справа светлеют прогалы. Я оказался как бы в ловушке, никак не могу выбраться, вдохнуть полной грудью, со стороны оглядеть это нелепое сооружение. Кем оно построено? Когда? Зачем?.. Огляделся, стало жутко. В прогалах просматривается хмурый день мерцания, воздух влажен и тяжел — по-видимому Даурис и Таврис одарили землю оттепелью. Под ногами грязный, набухший влагой снег.

Надо как-то выбираться из межстенья. Бросаю взгляд налево, направо и, упираясь ногами и спиной, помогая себе руками, начинаю карабкаться вверх. Подъем, ребята, утомительный, трудный. Время от времени, устроившись в распор, отдыхаю. В такие минуты начинаю вопрошать себя: где же крыша, что со мной будет, если стены сомкнутся.

— Ну, дела!.. — не выдержал страж Туути. Глаза у него расширились.

— Снова лезу вверх. Подтяну правую ногу, с ее помощью перемещаю спину, подом подбираю левую ногу. Так раз за разом. Земля уже далеко внизу, над головой покрытое клочками разноцветных туч сумеречное небо. Еще одно усилие, последний рывок — вот он, обитый жестью край крыши. Так и есть, огромная башенка на крыше — та, что формой напоминает луковицу, — разрезана точно посередине. Но самое удивительное, на башенке водружен крест с косой перекладиной, — я показал губошлепам два скрещенных пальца, потом провел у основания косую черту. — И этот крест тоже разрезан надвое, верх оголовка теряется в тучах.

— Не высоко ли ты, дурак, забрался? — хмуро спросил капитан. — Как бы не сверзиться? Ладно, ври что?

— Выбираюсь на барьер — тучи вот они, совсем рядом. Крыша обита медным листом. Ступил на поверхность — скользко! Едва не упал. Вот когда я, братцы, перепугался. Это во время-то ночного отдыха… Так перепугался, что сердце замерло — как же на землю спуститься? По мокрой крыше трудно будет. Прежним путем — силы на исходе. Вижу, в основание башенки, в самом барабане, узкие оконные проемы, они как-то странно закруглены вверху, словно по циркулю. Стекол нет, ветер гуляет внутри, и темнота оттуда сочится.

Я замолчал, глянул поверх голов слушателей на безбрежную, заметно окрасившуюся синевой океанскую даль. «Калликус» шел ходко, плавно переваливался через пологие гребни набегавших волн.

— Что было делать? — я вновь отчаянно почесался под коленями. — Взялся за ребра жесткости, прижал ногу — вроде держит, не скользит. Наконец дело пошло на лад. Помаленьку спускаюсь по скату. Вот и оконный проем в основании башенки. Что там, в темноте? — дрожащим голосом, громко выдохнул я в лица слушателей.

Ближе других сидевший ко мне матрос от неожиданности отпрянул. Губошлепы все разом вскочили, отступили на шаг. Дуэрни вскрикнула. Даже старик Ин-се, развалившийся в кресле с напоминающей ласточкин хвост спинкой, потерял былую уверенность и подался вперед.

Я понизил голос, начал комкать слова.

— Передо мной — гулкая полутьма. Внизу, под ногами, радующими пятнами, свет. Удивительно, что внутри разделенное снаружи сооружение цельно, едино, заполнено какими-то переходами, металлическими трапами, висящими тросами и канатами. Густо, не пролезть!.. Пространство, заполненное бессмыслицей. Мне надо вниз, а ступить на ближайший трап робею. От страха ноги дрожат, того и гляди оступлюсь и полечу вниз. Что это было? Зачем навеяно? Кто надоумил заглянуть в недра тайны — поди разберись.

Наступило молчание, в тишине особенно звонко прозвучал голос Дуэрни.

— Ты все это видел во время отдыха, знахарь? Как тебе это удалось?

— Не знаю, хозяйка, сам не ведаю. Померещилось, теперь буду обмысливать.

— Это верно, — согласился Ин-се и тут же спокойно добавил. — Все свободны. Ты, Роото, останься.

Все тут же разошлись. Никто не посмел спросить, чем же дело кончилось, рискнул ли я ступить на трап? Повод, на котором томилась Дуэрни, Ин-се передал Огусту, тот увел задумавшуюся девушку в кормовую надстройку. Когда я остался один на один со стариками, Ин-ту, так и не пошевелившийся ни разу за все время рассказа, вдруг шумно сменил позу.

— Ты хочешь сказать, лекарь, — зловеще начал он, — что все это привиделось тебе помимо твоей воли? Помимо приказа старшего по чину?

— Да, величество.

— В это верится с трудом, — заявил Ин-ту. — Признайся, горец, может, эта чушь навеяна тебе некоей незримой силой? Возможно, кто-то будит тебя во время ночного отдыха и рассказывает подобные байки, а затем ты, вдохновленный неясным голоском, начинаешь смущать покой добропорядочных поселян подстрекательскими речами? За это тебя следует отправить в преисподнюю.

— Зачем так строго, — успокоил напарника Ин-се. — Тем более, что в его словах есть зерно истины. Он вполне добросовестно отнесся к заданию и сумел увидеть то, что обладает пользой и смыслом. Ты сам, Роото, понимаешь, что в твоем рассказе польза, а где смысл?

— Нет, Ин-се.

— Примем твои слова на веру. Итак, — теперь он обратился к Ин-ту, — наш общий друг предлагает нам предъявить ковчег населению в иной, чем мы предполагали, форме. Совсем необязательно спускать с небес священный сосуд матерьяльно, в ореоле славы. Достаточно, чтобы по всем материками были расставлены подобные, разрезанные пополам, но цельные внутри, здания, где следует развесить изображения ковчега-победителя. Тогда каждый желающий будет иметь возможность лично, в любое время лицезреть священный образ, поклониться ему, доложить о своем житье-бытье. Это совсем неплохая мысль, дружище.

— И таким образом проникнуть в святая святых, в разум каждого поселянина и овладеть его помыслами? — спросил Ин-се. — Не слишком ли хитро задумано? Хотя… — он поиграл седыми бровями, — одно другое не исключает. Явление ковчега в сиянии славы, в окружении сонма славных, призывы, мольбы, бухание на колени, а потом уже священные здания и изображения в них. В этом случаем мы замкнем систему. Знахарь, как по твоему мнению следует назвать подобные сооружения?

Я ответил не задумываясь.

— Храм, — и тут же спохватился, принялся горячо доказывать. — Только ковчегу, как делу рук человеческих не следует ставить храмы. Это бесполезно.