Заповедник архонтов
Шрифт:
Что тогда?
Снова рабство, лагерный режим, беспросветное будущее? Высшие разряды быстро осознали угрозу, исходившую от звезд, вот почему хордяне не жалели сил и средств для восстановления производственного потенциала Хорда.
Это было тяжкое, практически неподъемное бремя.
Ремонт и поддержание в рабочем состоянии заводов, подземных коммуникаций, транспортных средств было под силу только многочисленному, постоянно воспроизводимому, технически хорошо оснащенному персоналу, опиравшемуся на неисчерпаемый запас рабочей силы.
Ничего этого не было.
После гибели богов численность биоробов упала до уровня выживаемости расы. В смутные времена были потеряны производители многих жизненно необходимых каст, и планета лишилась сотен тысяч специалистов. Некому
Понятно, что полностью освоить доставшееся им наследство хордам было не под силу. Вероятно, тогда в их сердцах и родилось ощущение собственной неполноценности. Страх поселился в сердце тех, кто с рождения являлся исполнительными думающими механизмами. Страха им хватило, чтобы осознать прелести свободы и возненавидеть рабство, но этого было мало, чтобы изменить «технологию жизни».
Они отважились на борьбу, но как всегда бывает с отчаявшимися, униженными и брошенными детьми, борьба захватила всех их мысли. Они во многом еще были автоматами, только-только начавшими освобождаться от пут впечатанных в их геномы программ, поэтому едва-едва узрев свет истины, они выбрали те же методы, которыми руководствовались их «грозные и всемогущие отцы».
Остававшиеся до прибытия часы я проводил в беседах с Неемо и его штурманом. Их судьбы были решены, они оба легко и сразу смирились с неизбежностью быть навсегда запечатанными в темнице или, что еще страшнее, ссылкой в преисподнюю. Что это за преисподняя, Неемо и штурман, он же соглядатай старцев, отказывались объяснять — вернее, не смели. Морские и безатмосферные волки буквально немели, их языки теряли гибкость. Это табу было почище наследственного запрета на самоубийства, который архонты когда-то впечатали в геномы биоробов.
Будущее Неемо очерчивалось внятно и без вариантов. Несколько суток расследования, затем гражданская смерть, вечный мрак, холод и сырость подземелья.
Перед швартовкой он снял металлизированный костюм и нелепую металлическую сетку. Они мешали видеть сны, которые с момента посещения чудесного острова пошли к нему косяком. Даже наяву ему порой мерещились ушедшие к судьбе цыплята и Тойоти. Несколько раз он разве что не с ножом к горлу приставал ко мне, требуя их немедленного оживления. Сколько я не убеждал его, что это не в моей власти, капитан подозрительно щурился и недоверчиво почесывался. Теперь я видел его насквозь. После встречи с чудом, с обретением возможности смотреть удивительные фильмы о собственной жизни, после рассказов о бегающей по волнам Дуэрни, он всерьез уверовал, что стоит ему увидеть своих цыпляток во сне, как они тут же оживут.
— Почему же нет, знахарь?
Что я мог сказать ему? Как объяснить? Он все равно бы не поверил или, что еще хуже, поверил бы всему, что бы я ему наплел. Но я не смел этого делать, я всего лишь человек, приставленный к просветительской работе! Самой важной работе на свете, ибо такого рода агитпроп рождает веру.
Эта вера, в конце концов, начинает двигать горы, покорять пространство и время. Но, главное, без назидания и риторики учит согласию.
Не единению — нет!
Это я уже проходил!
Именно согласию, без которого и вера не вера, и воля не воля. Мне ли уверять Неемо — поступай так и не поступай этак. Он сам, полноценный хорд из ублюдочного павлиньего племени, должен был докопаться до истины. Я только приоткрыл дверцу. На худой конец, вручил лопату. Копай вглубь! Удивительно, но Неемо не принимал всерьез ни благородные истины Арьясачча, отворачивался от Нагорной проповеди, от заветов Авесты, Корана и Библии. Всю вековую земную мудрость он относил к чепухе, уводящей в сторону от единой, непреложной, светоносной истины, воплощения которой он теперь
жаждал. Или в лучшем случае размазывающей ее.Истина должна быть короткой и ясной. Истина должна одарить силой, давать возможность повелевать чудом. То есть, с ее помощью ему должно быть вполне по плечу вернуть к жизни свою курочку, птенчиков, оказаться на мостике «Тоопинайки». Чудо способно на все — вот что он вбил в башку.
Другие члены экипажа охотно слушали сказки, учились выговаривать «Аллах акбар», «Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад…», «Отче наш…», царапать коготочком «Ом мани падме хум!», а этот ни в какую! Только кривился!.. Будущее пребывание в темнице веселило и будоражило моряков, особенно штурмана из когорты Героев. Как оно будет? Позволят ли свидания с мамками? Стоит ли надеяться на амнистию на время праздников? В этом было что-то несказанно детское, тем не менее держались они за обретенное чудо зубами и когтями.
Я тому свидетель.
Это была деятельная порода, честная до щепетильности, верная до готовности погибнуть, технически необыкновенно одаренная, прелестная в своей наивности. Они всегда готовы были подчиниться приказу, и только теперь, впервые задумавшись, стоит ли выполнять его, не согласовав с истиной, не обретя покоя в душе? — испытали полезное, «смысловое», сомнение. Штурман так и назвал его — полезным и «смысловым».
У них проклюнулись души? Я не специалист, судить не берусь. Все моряки были из средних разрядов, может, поэтому они были вполне восприимчивы в сверхчувственном отношении. Возможно, именно таким образом была когда-то построена система управления их предками-биороботами. Машины-вернослужащие посредством сверхчувственной связи — слова при этом были не нужны! — руководили и на бессознательном уровне принуждали к работе орду специально выведенных особей, представлявших собой, в совокупности с запасом птичьей биомассы на планете, неограниченный источник дешевой и квалифицированной рабочей силы.
Почему птичьей?
Потому, что плотность атмосферы на Хорде выше, чем на Земле. В таких условиях наземные животные не могли выдержать конкуренции с летунами всевозможных размеров и видов. Крупного, шагающего и бегающего зверья на Хорде не было, только мелкие, похожие на наших крыс грызуны, светлую часть суток проводящие под землей, да живущие на пальмах существа, похожие на обезьян.
Но это к слову.
Архонтов не интересовали детали, им требовалась готовая продукция. Следовательно, биокопии должны были обладать некоторой самостоятельностью, профессиональными навыками и, что само собой разумеется, интеллектуальными способностями. Как только архонты сгинули, и система лишилась единой направляющей и контролирующей воли, начались сбои в производственных и управленческих цепочках. Со временем пришли в негодность вернослужащие, ведь они конструктивно не могли обладать тем запасом прочности, который был присущ Быстролетному как космическому бойцу. К тому же в стратегическом планировании архонты не могли не предусмотреть возможности поражения. После их разгрома в космической бойне в дело автоматически должна была вступить программа уничтожения военно-производственного потенциала базы. Безусловно, никто и ничего не собирался взрывать, устраивать общепланетный армагеддон. Мятежники полагали — стоит только дезорганизовать контролирующий, производственный и воспроизводящий механизмы, обречь созданных ими существ на вымирание, и время свое возьмет.
Вот что привиделось мне в последние часы перед прибытием — миллионы биоробов остались без загрузки, без конкретного дела, без ежедневного пайка и крова. Кто может сказать, как скоро они разбрелись по планете в поисках пищи? Мыкались высокоинтеллектуальные, но узкие специалисты, опытные техники, мастеровитые работяги. Высокообразованные, элитные биокопии, представители среднего класса, нижние разряды, несчастные ублюдки гибли тысячами. Кому они теперь были нужны: программисты, моряки, члены экипажей безатмосферных кораблей, персонал исследовательских центров, менеджеры, конструкторы, рабочие с турбодизельных, кабельных, ракетостроительных заводов. Безропотно ложились в землю шлюхи, выведенные на потребу высшим существам.