Запрети меня

– Ну что, тогда гоу в Кривоколенный, – сказала Ксюша.

В Кривоколенном переулке мы вошли в подъезд четырехэтажного особняка, было темно. Через дорогу стоял дом в шесть этажей, и мы оказались в его тени, свет в подъезде отсутствовал.

– Меня Ксюша зовут, как я уже говорила. Ведите себя тихо.

Затем щелкнула зажигалка, Ксюша подожгла гипертрофированных размеров папиросу, вставила ее в рот и приблизилась ко мне. Оттуда, как из трубы крейсера, валил дым, который сразу обжег горло. Я не знал, сколько нужно втягивать, и втягивал жестко. Затем она проделала то же самое с Гошей. Я не выдержал и выпустил дым, пытаясь понять этот резкий вкус. Ксюша затянулась сама и снова передала мне косяк. Огонек еще некоторое время ходил из рук в руки. Пока мне не захотелось присесть, Гоша и Ксюша курили без меня. Я понял этот вкус, когда он меня уже накрыл, грудью, внутри груди, он остается там.

Тело отяжелело, веки словно наполнились кровью, в ногах зазвенели мурашки, затем они побежали вверх, когда они пришли в голову, я уже видел каждую отдельную фазу движения. Я видел, как замирает дым, чувствовал, как вращается дом, я, Ксюша и Гоша. Планета хотела нас прокатить, и мы катились так, словно ничего не происходит, но это происходило. Мы пытались занять более устойчивое положение, курили сигареты, опирались о перила, чтобы случайно не соскользнуть, не слететь с поверхности. И над нашим подъездом уже светила Новая Луна. Именно тогда я понял не в теории, а сугубо практически: все, что происходит там, наверху, не световое шоу, не солнце летает вокруг нас от нечего делать – это вращаемся мы. Если перекурить бошек, это можно прочувствовать.

Некоторое время я сидел на ступеньках, затем уперся головой в стену и услышал вибрации уставшего дома, звуки жизни в квартирах.

– Где мои ключи, блядь? – кричал кто-то за стеной.

Я слышал молчание подвала. И то, что еще ниже, под слоем земли, кипение лавы, звучание преисподней. Стон абсолютной темноты доходил до стены дома легкой дрожью, неразличимой слухом, но явственной для той области груди, которую обжег дым.

– Сука, где эти долбаные ключи? – звучала увертюра к бытовому скандалу.

Звуки ругани нарастали и становились грубее, но вибрация лавы звучала опаснее, куда более зловеще, это она основной мотив, который подхватывают эти несчастные:

– Слышишь ты, алкоголичка, блядь, где мои ключи?

В замершем ночном городе звуки отчетливы, это вибрировал ад, так звучали его певцы. Я начал поддаваться ему, меня охватывало волнение, я утратил ощущение полета, затем отклонился обратно, и мы полетели снова. В этот момент я понял, как важно не терять этого ощущения – когда я злился, мир всегда словно вставал на месте, и главная мелодия звучала откуда-то из его недр. Во мне просыпалось что-то животное, я подхватывал эту мелодию и тоже становился певцом ада. Когда я бил людей велосипедной цепью у метро «Пражская», мне казалось, что мы больше не летим и солнце не встанет, пока я не выбью из них все дерьмо, вроде их красно-белых цветов московского «Спартака». Но солнце всегда вставало: без жертвоприношений, и вместе с ними, и даже тогда, когда в жертву приносили меня.

Наверное, в тот вечер я стал чуть сдержанней. Именно после него я все чаще стал замечать в себе сомнение перед тем, как ударить, и почти совсем перестал бить первым.

Гоша окликнул меня:

– Брат, ты висишь.

Ксюша засмеялась.

– Вам, наверное, пора, иначе вы не успеете на метро, – заботливо сказала она.

Мы вышли на улицу и попрощались с ней в конце переулка, она исчезла. Затем мы снова вышли на брусчатку, но это был уже другой Арбат. Пара пьяных проституток, двое байкеров безуспешно заводили мотоцикл у бара, несколько панков спали у памятника принцессе Турандот вповалку, словно убитые в братской могиле. Мимо нас прошел пожилой мужчина в изящной шляпе цвета кофе с молоком и пальто, как у Коломбо, немного прихрамывая и опираясь на трость, но походка его оставалась легка. Он почтительно кивнул нам и с улыбкой проводил взглядом, так, словно мы давние знакомые. Пьяницы периодически орали, различный подозрительный люд мельтешил в арках, несколько баров еще работали, в витринах сидели скучающие красотки с подвыпившими бандитами. Стройная девушка в Versace бесстрашно выгуливала пуделя. Я смотрел на нее – это была ожившая дама треф из моей колоды. Она виляла жопой именно так, как я себе это представлял. На высоких каблуках ей тоже было не просто удержаться на планете, к тому же она двигалась не слишком ровно, словно в легком опьянении.

Мы столкнулись с цветом ночи, и она больше не страшила, напротив, она завораживала, небо зажглось существенно ярче. Темнота приобрела свои полутона, и две наши дерганые, веселые тени на брусчатке, спешившие к закрытому метро, стали ее оттенками, как и мы сами.

Фрагмент памяти 4

В конечном счете это и привело меня сюда, где за решеткой обезьянника бились храбрые сердца ночных странников. Они коротали ночь за разговором интимного характера, вернувшим меня к реальности, – трансвестит Витя демонстрировал присутствующим дамам, кто здесь важная особа.

– Знаете, в чем секрет? – надменным голосом спросил он у двух подруг. – Только мужчина знает, как доставить мужчине удовольствие. – Витя сжал указательный и большой палец, оттопырил мизинчик и поднес ко рту. – Только мужчина знает, как правильно брать в рот.

Бичихи громко засмеялись, прикрывая рты ладошками, что не удивительно – ведь сам термин «бич» в узких кругах расшифровывается как «бывший интеллигентный человек».

– Покажи еще разок, – подначивали они его.

В этот момент я понял, что все-таки всплыл.

Утро наступило, мое положение не изменилось. Я почти протрезвел, мне это показалось не слишком уместным, благо пристегнут я был только одной рукой. Размаха хватило, чтобы удариться об решетку носом еще раз. Фонтана крови, конечно, не последовало, но что-то стекало.

– Дежурный! Человеку плохо! – закричал Витя.

Из «аквариума» выбежал дежурный, посмотрел на меня с полсекунды, ругнулся и убежал искать капитана. На этот раз боль пронзила голову намного сильнее, едва ли я смог бы повторить это снова. «Честные бляди» совали через решетку платочек, но было бы напрасно принять этот жест арестантской солидарности, это противоречило замыслу. Вытирая кровь рукой, я размазывал по решетке и лицу то, что не стекло на пол, – смотрелось это не слишком воодушевляюще. Когда я запачкал все, что мог, пришел капитан.

– Сука, – прошипел он. – Пристегни ему вторую руку, фиксируй его спиной, я снимать буду. Если ты еще будешь биться головой об решетку, у нас доказуха, ты, сука, звездой ютуба станешь, – сказал он мне.

Дежурный побежал за очередными наручниками, а капитан достал телефон и начал снимать.

После того как дежурный как бы распял меня на решетке обезьянника, капитан подошел ко мне вплотную и сказал:

– Ну, чё, задержанный, ты хоть понимаешь, что в том углу камера стоит? Все равно не прокатит, все снято, от самого, блядь, начала…

Дело было сделано, меня плотно пристегнули к решетке. Капитан снимал свое видео, обещая выложить его на ютубе, приговаривая, что таких отморозков он давно не видел. В заключение капитан подошел ближе и взял крупный план.

– Ничего не хочешь сказать, задержанный? Друзья тебя увидят, учителя твои, родители, на работе их коллеги… Кто тебя научил головой об решетку биться?

Во рту образовалось много крови, я сплюнул ее на пол.

– Говори, чё ты?

– Что?

– Как до жизни такой дошел?

– По приколу… как, я полагаю, и вы.

После еще одного хлесткого удара по печени съемка была окончена. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Одной из «честных блядей» вернули сигареты, за это она взяла швабру и вытерла пол. Когда дежурный отвернулся, она прикурила одну сигарету мне.

– Покури, тебя теперь точно не скоро выпустят, – добавила она, выжимая тряпку. Я улыбнулся в ответ.

– Ты плохо понимаешь, как это работает, я выйду существенно раньше, чем ты думаешь.