Запретная королева

– Милорд, – окликнула я его, стараясь сдерживаться. Он стоял ко мне спиной и в эту самую минуту отвечал что-то лорду Уорику. – Милорд. – Я слегка коснулась руки мужа.

Генрих резко обернулся, и я успела заметить, как улыбка исчезла с его лица.

– Что вы тут делаете? – спросил он. – Вам здесь не место.

Это был удар, и я похолодела. Как высокомерно прозвучали его слова! Генрих не желал, чтобы его прерывали. И он даже не обратился ко мне по имени.

– Вы уезжаете, милорд? – Мой голос звучал на удивление спокойно.

Хорошо, что Генрих, по крайней мере, не знал, что мое сердце в этот миг отчаянно и гулко стучит по ребрам в настойчивом ритме военных барабанов.

– Да. Ступайте и подождите в холле. Я скоро приду с вами попрощаться.

Попрощаться?!

– Но я хотела…

– Не теперь. – Генрих глубоко вдохнул.

Я понимала, что таким образом он пытался обуздать раздражение, но не испугалась. В меня вдруг вселилась непонятная смелость – ее породила паника из-за того, что он меня оставляет.

– Я хотела бы знать, что происходит.

Должно быть, Генрих заметил охватившее меня смятение: его голос стал чуть менее резким, а речь снова обрела привычный лоск куртуазности.

– Вам не следует находиться здесь, миледи. Я приду к вам, как только смогу. – Взмахом руки он привлек внимание Бедфорда. – Джон, проводи мою жену обратно в холл.

Отвернувшись, Генрих выхватил у только что прибывшего гонца, запыхавшегося и покрытого дорожной пылью с головы до ног, какой-то документ. Сорвав печать, король быстро пробежал глазами послание; когда он читал, его челюсти сжались, будто створки стального капкана. Генрих не обращал на меня ни малейшего внимания, и я почувствовала, что густо краснею от стыда за то, что меня так основательно поставили на место. При этом мне было больно сознавать, что у него имелись все основания для раздражения. Мне действительно не следовало тут находиться: в месте, где собирается войско перед походом, нечего делать даме, к тому же пешей. В голове у меня звенели наставительные слова Изабеллы. Я повела себя глупо и несдержанно. Что не подобает ни жене, ни королеве.

Не дожидаясь сопровождающего в лице Бедфорда, я удалилась, ничего не видя перед собой. Мне следует высоко держать голову. Нельзя показывать тем, кто меня узнал, что я чувствую унижение из-за пренебрежительного отношения к себе; но еще важнее для меня было не показывать никому, что я ничего не знала об изменении планов Генриха. Почему он ничего мне не сказал? Конечно, мой муж мог бы все мне объяснить, вместо того чтобы покидать меня в полной уверенности, что утром, как и намечалось, состоится турнир. Я проглотила неожиданно подкатившие к горлу слезы обиды, злясь на себя не меньше, чем на Генриха. Мне следует научиться помнить о гордости. Следует научиться сохранять самообладание.

В холле, отирая юбками стены, чтобы не путаться под ногами снующих во всех направлениях людей, я зашла в нишу у окна и села на скамью. Гилье была рядом со мной.

– Может, вам вернуться в свою комнату, миледи? Наверное, сейчас это было бы лучше всего…

Но я никуда не пошла. Потому что подумала, что мне нужно наконец принять хоть какое-то самостоятельное решение – пусть даже маленькое, – несмотря на то, что я к этому совсем не привыкла. Поэтому я осталась неподвижно сидеть на месте во всем своем бесполезном праздничном великолепии, похожая на мраморную статую с куском камня вместо сердца. Я была одна, в состоянии полной неопределенности, и ощущение счастья, которое я испытывала совсем недавно, уже превратилось в быстро тускнеющее воспоминание. В голове у меня, вызывая уже привычную дрожь от болезненной тревоги и страха, звучал лишь один вопрос: почему Генрих ничего мне не сказал? Эта подготовка к войне не была спонтанным решением. Он знал все заранее. Знал, когда я по своей наивности признавалась ему в том, как рада предстоящему турниру в нашу честь. Почему он еще тогда не сказал мне правду о том, что никакого турнира не будет?

«Потому что муж недостаточно хорошо к тебе относится, для того чтобы быть с тобой откровенным. Ему так проще, чтобы потом не пришлось объяснять, почему он собирается покинуть тебя в первый же день супружеской жизни».

Это было единственное разумное объяснение. Генрих не любит конкретно меня, Екатерину. Его устроила бы любая жена с такой же родословной, таким же именем и таким же приданым. С чего бы ему мне что-то растолковывать, если он этого не хочет? Я имела для него значение только потому, что благодаря подписи на соответствующем документе давала право на корону Франции, вот и все.

А потом я увидела, что Генрих приближается в сопровождении оруженосца и своры собак. Когда муж подошел ко мне, он уже не хмурился, однако я заметила, что, когда он только появился и принялся оглядываться по сторонам, высматривая меня, его брови были угрюмо сдвинуты.

– Что происходит? – спросила я сразу же, как только Генрих подошел достаточно близко, чтобы меня услышать.

– Я уезжаю.

– И куда же вы направляетесь?

– К крепости Санс. – Теперь мой муж стоял прямо передо мной.

– Зачем?

– Я намерен ее захватить.

Вид у меня, наверное, был озадаченный.

– Взять ее с помощью осады.

– Разве мы не будем сегодня праздновать нашу свадьбу? – Моя сдержанность, о которой я старалась не забывать, похоже, опять куда-то исчезла.

– Сейчас есть более важные дела, Екатерина, и ими нужно заняться. Санс – оплот соратников дофинистов. Ее необходимо взять под контроль Англии.

– И это нужно сделать именно сегодня?

– Думаю, просто необходимо.

Подозреваю, что Генрих совсем не понимал, по какой причине я все это спрашиваю. «Почему вы ничего мне не сказали?» Это был единственный вопрос, который я так и не осмелилась ему задать, потому что понимала: ответ мне не понравится.

– Мне казалось, я знаю, чего сегодня от меня ожидают, – вместо этого сказала я.

Несмотря на ощущение, будто в груди у меня намертво застрял камень величиной с кулак, я выдержала холодный взгляд Генриха; в его глазах читалось удивление моей дерзостью. Но я его жена и принцесса Валуа и не позволю небрежно отбросить меня в сторону, будто досадное недоразумение. По традиции – и Генрих прекрасно это знал – сегодняшний день должен был стать моим, а ситуация с Сансом вовсе не требовала вмешательства Генриха именно сейчас. Мой голос звучал тихо и спокойно.

– Я рассчитывала отпраздновать свою свадьбу. А теперь оказывается, что я лишена такой возможности. Полагаю, меня следовало бы об этом предупредить. Вчера ночью вы ничего мне не сказали. А потом еще и выставили меня со двора, словно я для вас какая-то докучливая обуза.

«И не смейте утверждать, будто решение отправиться на войну вы приняли сегодня утром!»

Генрих слегка наклонил голову, и румянец на его щеках поблек.

– Безусловно, это было недопустимо, – сухо сказал он. – Прошу простить, миледи, если я вас обидел.

Я была очень близка к тому, чтобы разозлиться на его извинение, – хоть и догадывалась, что такие слова Генрих произносит нечасто, – однако главная причина была не в этом. Просто я чувствовала нетерпение своего мужа: ему даже сейчас хотелось поскорее оказаться совсем в другом месте, принять в чем-то участие, действовать.

– Как долго вас не будет?

– Это же военная кампания. Точно сказать не могу.

Мне понравилось бы больше, если бы он не объяснял мне все так подробно, как будто считал, что это находится за пределами моего понимания.