Запретная любовь. Колечко с бирюзой

Однако мой былой вкус к жизни воскресал, пожалуй, лишь в тех случаях, когда откуда-нибудь из-за границы возвращался на родину и на время поселялся у нас Джерими. Они прекрасно ладили с Чарльзом. При Джерими Чарльз проявлял себя в самом выгодном свете и бывал очень весел. Всякий, впервые увидев нас, мог бы подумать, что перед ним необыкновенно дружная семья.

Я решила скрыть от брата, что мой брак оказался неудачным. Чем он мог помочь мне? Ничем, Так чего ради его огорчать? Однако в некоторых случаях, когда глубокое чувство потери и разочарования прорывало защитную броню, которой я себя окружила, бывали опасные моменты. Вроде того эпизода в Риме. В скором времени за ним последовали и другие.

Как-то раз на Рождество мы с Чарльзом отправились на танцевальный вечер в Лондоне, который устроил биржевой маклер Чарльза, Дигби Лэйн. Супруги Лэйн буквально купались в деньгах. Они жили в одном из божественных домов на Честер-Сквер. Когда мы посещали их, Чарльз всегда бывал в хорошем настроении. Дигби загребал для него на бирже большие деньги, и, кроме того, Чарльз обожал Пинелопи Лэйн — крупную женщину с длинными ногами, употреблявшую в разговоре массу жаргонных словечек и вообще державшуюся как школьница, хотя ей было под сорок. Она отнюдь не отличалась элегантностью. Вообще эта женщина явно не годилась в жены Дигби. Однако она всячески подчеркивала, что боготворит его и что главная цель ее жизни — ублажать его и четверых детей. Я уверена, Чарльз хотел бы, чтобы я стала такой, как Пинелопи, — женщиной, привыкшей поддакивать мужу. Смешно сказать: я и хотела бы походить на Пинелопи, но только не при таком муже, как Чарльз. В этом-то и состоит трагедия. Женщина может быть всем, чем угодно, но только ради мужчины, который любит и удовлетворяет ее.

Во время того танцевального вечера я испытала нечто вроде шока. Дигби уделил мне слишком много времени. Это был невероятно высокий мужчина — ростом примерно в шесть с половиной футов, с очень широкими плечами. Он словно гора возвышался над окружающими. У него была изысканная и красивая внешность, своеобразный ум. Чарльз всегда говорил, что у Дигби поразительный нюх на рыночную конъюнктуру.

Мне Дигби нравился, но до того вечера я никогда не думала о нем с точки зрения секса. Однако тогда он выпил шампанского сверх обычной своей нормы и, вместо того чтобы уделять внимание всем присутствующим женщинам, как положено хозяину, хотел снова и снова танцевать со мной. И с каждым разом его руки, придерживавшие меня за талию и за плечо, становились все более горячими и ласкающими. Он так и сыпал комплиментами. Восхищался черным бархатным платьем. Оно подчеркивает белизну моей кожи, говорил он. Он восхищался моими длинными шелковистыми рыжеватыми волосами. Но больше всего его восхищали мои губы.

— А вы знаете, Кристина, какой у вас манящий рот?

— Вы немножко на взводе, милый Дигби, — сказала я, пытаясь придать голосу шутливость. Ведь мы прекрасно знали друг друга. Он сотрудничал с Чарльзом с тех пор, как мы уехали из Ричмонда. Иногда Лэйны приезжали к нам в Корнфилд с двумя старшими детьми, которые, к сожалению, не слишком ладили с двумя моими чадами.

— Я абсолютно трезв, — заявил он, — сегодня дошел до точки и больше не в силах скрывать, дорогая моя Кристина, что слегка влюблен в вас.

Я пыталась продолжать болтовню в прежнем легкомысленном тоне, глядя снизу вверх на залившееся краской красивое лицо Дигби и ощущая на своей талии руки, от которых исходило неприкрытое желание.

Я сказала:

— Слово «слегка» звучит неуместно в устах громадины шести с половиной футов. А кроме того, на нас смотрит Пинелопи.

Мы оба взглянули на нее. По-моему, Пинелопи никогда не отличалась большой привлекательностью. Она не употребляла никакой косметики, кроме губной помады, которая почти всегда была не того цвета, какой требовался, — ярко-оранжевый. Но у нее была веселая улыбка, и от всего существа исходило глубокое животное довольство, чувство полнейшего удовлетворения мужем и большой семьей. Дигби заявил, что я ошибаюсь и что она улыбается мне только как приятельнице, а ревновать она вообще не умеет.

— Пенни вообще никогда не думает, она только ест и спит — со мной, разумеется, — ухмыльнулся Дигби. — Или же подносит младенцам бутылочки с молоком.

— Ну что ж, все это звучит прекрасно. Чарльз находит ее божественной и считает, что мне следовало бы больше на нее походить.

— Миляга Чарльз, дай ему Бог здоровья. Ну не странно ли это?! — изумился Дигби. — А я часто думаю, что Пинелопи не худо бы чему-нибудь научиться у вас и попробовать стать хоть немного более красивой, изысканной и холодноватой.

— Холодноватой? — переспросила я.

Я услышала в этом слове вызов. Дигби смотрел на меня горячими красивыми глазами. Он был таким гигантом, таким неотразимо мужественным! Многие женщины были от него без ума, жизнь буквально била из него ключом.

Я почувствовала, как в глубине моего существа нарастает знакомое волнение. Как и Дигби, я тоже выпила бокал шампанского — ведь это было Рождество, званый вечер.

Чарльз, сидя на диване в другом конце гостиной, беседовал с Пинелопи, я уверена, о парусном спорте. Она никогда не страдала морской болезнью и неизменно восхищалась его судном.

— Внутри вы, верно, не такая прохладная, а? — вернул мои мысли к себе Дигби. — Я ведь за вами успел понаблюдать, знаете ли! Я всегда находил вас дьявольски привлекательной. Мы с Чарльзом большие друзья, и я очень тепло к нему отношусь, но иной раз сомневаюсь, действительно ли вы подходите друг другу.

— А вы с Пинелопи подходите?

— О, она совершенно счастлива, и я люблю свою старушку Пенни. Я знаю, что у нее вид шестиклассницы, но для меня это идеальная женщина. И я без ума от своих ужасных детей.

— В таком случае почему же вы слегка влюблены в меня? — ледяным тоном спросила я.

— Потому что я настоящий мужчина, а вы настоящая женщина, — сказал он.

Я нашла этот его ответ почти мудрым — до сих пор я никогда не смотрела на старину Дигби как на психолога.

Все это кончилось тем, что меня уволокли из столовой и втолкнули в небольшую соседнюю комнату, где семейство Лэйнов обычно завтракало. Там горела одна тусклая лампочка. Когда я стала говорить, мол, не надо, нехорошо, Дигби напомнил: живем только раз, а в могиле належимся ох как долго. И кроме того, хотя мы оба состоим в браке со страшно милыми людьми, вполне возможно, что им не хватает чего-то, в чем как раз нуждаемся мы. Эти и прочие банальности в таком же роде так и слетали с его языка. Разумеется, я очень скоро очутилась в его объятиях.

Он стоял спиной к двери специально, чтобы никто не мог неожиданно войти, не наткнувшись на его громадную фигуру. Он очень умело и со все нарастающей страстью целовал меня. Я всерьез встревожилась из-за собственного желания отвечать тем же. Снова повторилась та же история, что с Паоло в Риме, — внезапная вспышка страсти между теми, кого Дигби называл настоящим мужчиной и настоящей женщиной. Я поняла это, стоя в его объятиях и ощущая губы, продвигавшиеся сверху вниз по моей шее. После этого он начал меня обнимать, отбросив в сторону всякую сдержанность. Не стану отрицать: все, что было во мне истинно женского, до безумия возбудилось. Зачем только тратила себя на Чарльза?! Я понимала, что прожитые с ним годы просто выброшены на ветер и я не могу продолжать жить такой замороженной, лишенной любви жизнью. Пусть даже это будет означать крушение всего, что мы успели совместно построить.

Дигби потащил меня к большому мягкому дивану «честерфилд», стоявшему напротив камина, в котором еще светились догоравшие угольки. Было очень тепло и уютно.

— Я могу запереть дверь. Пусть все и вся идет к чертям, — хриплым голосом прошептал он мне на ухо. — Вообще-то никто не станет нас искать. Если Пинелопи увидела, как я вел вас сюда, и начнет задавать вопросы, могу сказать, что вы хотели посоветоваться насчет своих инвестиций.

Я закрыла глаза, мысленно желая, чтобы он не был таким красивым и чтобы я испытывала к нему отвращение.