Запретная одержимость

— Конечно. — Я не прикасаюсь к ней, хотя мне до боли хочется дотронуться до ее руки, чтобы как-то успокоить ее. Просто находиться рядом с ней, вдыхать легкий аромат ее духов и ее кожи, это чертовски заводит меня. Я чувствую, как мой член подергивается от возбуждения, которое было незнакомо мне до нее, забыто, и я с трудом сглатываю, заставляя себя игнорировать это. Я не могу позволить себе зайти дальше, представлять, что беру ее здесь, в месте, где я не должен даже думать о таком. Я отгоняю грязные мысли, мысли, которые делают меня еще тверже, потому что они за гранью запретного. — Я тоже скучал по тебе.

Я не должен был этого говорить, но того, как загорается ее лицо, достаточно, чтобы я порадовался, что сделал это.

— О, — тихо говорит она, ее щеки все еще розовые. — Что ж, я рада. Мне пора возвращаться, — она неловко встает, выглядя неуверенной. — Катерина всегда дает мне выходной, но я знаю, что ей понадобится помощь, и… — Она нервно облизывает губы, и мой член твердеет еще больше, образуя неудобный бугорок в штанах. — Увидимся дома!

Она не может знать, что эти слова делают со мной, как они заставляют меня думать не о доме Катерины и Виктора, где мы оба остановились, а о доме, который мог бы быть у нас с ней, если бы все было по-другому. Если бы я не давал тех клятв. Но если бы я этого не сделал, встретил бы я ее вообще? Я никогда не задумывался о том, каким путем могла бы пойти моя жизнь в противном случае, потому что на самом деле это никогда не было выбором. Но, глядя, как Саша уходит, ее светлые волосы развеваются за ее спиной, а мои руки до боли хотят очертить ее идеальную фигуру, я хочу позволить себе пойти по этому пути. Представить, где бы я мог оказаться, если бы сказал нет. Если бы я сказал, что не хочу быть священником. Если бы я был бунтарем. Тем, кто не делал то, что ему говорили.

Я пришел сюда, чтобы кое о чем поговорить с отцом Донахью, но это забывается, когда я смотрю, как она уходит, мой разум затуманен горячими мыслями о женщине, которую я не заслуживаю и никогда, никогда не смогу получить. Мне стыдно за свое возбуждение, стыдно за то, что я чувствую, когда нахожусь рядом с ней. Я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания, пока еду обратно в маленький гостевой домик на территории Виктора, который я превратил здесь в свой дом. Однако, когда я вхожу и бросаю ключи на столик в прихожей, мой член все еще тверд до боли.

Блядь. Я раздеваюсь, чтобы принять душ, пытаясь выбросить Сашу из головы. Иногда это срабатывает, но в последнее время чаще нет, и сегодня, похоже, один из таких дней. Я думаю о ней дома, в главном здании, так близко. Я думаю о том, как я мог бы подойти к ней, сказать то, что вертится у меня в голове, и мой член пульсирует, когда я захожу в душ. Он ноет от потребности в разрядке, и я стискиваю зубы.

Я был девственником, когда поступил в семинарию. У меня были шансы и раньше, в старших классах, сейчас кажется, что это было гораздо больше десяти лет назад, с девушкой, которая очень хотела усадить меня на заднее сиденье машины своего брата, которую она часто водила, которая пыталась поцеловать меня однажды вечером после окончания школы. Она была мягкой и теплой, пахла ванилью, и я жаждал ее. Я жаждал узнать, какими будут мягкие губы, мягкие руки и нежное тело, прижатое к моему. Но я также знал, что, попробовав это однажды, отказаться от этого навсегда будет гораздо труднее. Я отверг ее. Две недели спустя я уехал в семинарию и принял обеты священства.

Клятвы, которые я сдерживаю, даже когда дело касается меня самого. Будучи подростком, я доставлял себе удовольствие, разгоряченный и смущенный, в душе или в уединении своей комнаты, но, когда я ушел из дома, я сказал себе, что оставлю это позади. Было глупо поддаваться побуждениям, за которыми я никогда не мог разобраться. Я сказал себе, что если перестану позволять себе искать даже самоудовлетворения, если буду игнорировать побуждения своего тела, я перестану этого хотеть. По большей части, я был прав. До Саши. Пока я не встретил ее, и я хотел большего, чем когда-либо думал, что, черт возьми, возможно хотеть.

Я протягиваю руку вниз, страстно желая прикоснуться к своему члену. Даже одно поглаживание было бы приятным, немного разрядки, немного удовольствия. Что-то, что удержит меня от ощущения, что я схожу с ума от желания ее. Мои пальцы скользят по моей пульсирующей длине, ствол дергается вверх, ударяя по моей ладони. Даже этого легкого прикосновения плоти к плоти достаточно, чтобы заставить меня застонать, удовольствие пронзает меня, когда моя рука начинает сжиматься, представляя Сашины губы, такие мягкие, розовые и полные…

Я отдергиваю руку, и в моей голове возникает другое видение: дождливая ночь в переулке, мужчина, пятящийся назад под неоновой вывеской, в моей руке пистолет, направленный на него.

— Пожалуйста. Пожалуйста, нет!

Звук выстрела, вид крови. Его крови, промахнувшийся выстрел. Он пытается убежать, мой нож в его спине, плече, горле.

Еще кровь. Еще пули.

Смерть. Нарушенный обет, сдержанный обет, и не одна жизнь была еще потеряна в ту ночь.

Я сжимаю кулаки по бокам, отдаваясь в горячие струи воды, но та ночь не единственная, которая всплывает перед моим мысленным взором. Есть и еще одна, в русском горном шале, мужчина, который кричал, когда мы с Виктором и Лиамом разбирали его на части, кусочек за кусочком. Мужчина, которого я помогал резать, для нее. Для женщины, с которой он поступил несправедливо. На моих руках слишком много крови, чтобы они когда-нибудь прикоснулись к ней.

Я не заслуживаю удовольствия. Я не заслуживаю счастливого конца.

Она заслуживает.

3

САША

Я ДОМА.

Это первое, о чем я думаю, когда автомобиль едет по длинной, обсаженной деревьями аллее к особняку Виктора и Катерины. Я всегда находила его красивым: белый камень, тяжелые деревянные двери, ландшафтный дизайн вокруг фасада дома, ведущий к мощеной дорожке, и просторный внутренний двор. За ним находится еще более величественная собственность: сады, бассейн, спрятанный в более лесном ландшафте, похожий на грот, спрятанный от мира, а недалеко от него небольшой каменный коттедж, который давным-давно, в другое время, был домом садовника, а теперь является местом, где Макс останавливается, когда он здесь. До того, как я приехала сюда, это было практически постоянно, но в последние месяцы он все чаще курсирует между Бостоном и Нью-Йорком.

Он говорит, что это потому, что он посредник Виктора с ирландскими королями. Виктор, согласно тому, что я слышала и от Макса, и от Катерины, обычно слишком занят, чтобы уделять внимание каждой мелочи бизнеса, которую необходимо уладить с братьями Макгрегор. А Левин Волков, правая рука Виктора, в эти дни слишком занят управлением новыми предприятиями Виктора, в частности, его программой подготовки шпионов и наемных убийц, чтобы быть посредником, которым он был раньше. Итак, Макс, как человек, которому Виктор доверяет, взял на себя эту обязанность, чтобы быть полезным и отплатить Виктору за его защиту.

Защиту от чего, я точно не знаю. У Макса есть секреты, о которых он мне не рассказывает, хотя та кровавая ночь в России, на мой взгляд, связала нас крепче, чем когда-либо могли быть секреты. Но есть вещи, которых он тоже не знает обо мне, подробности, которые я утаила. Вещи, которые я не хочу, чтобы он мог себе представить. Кажется самовлюбленным думать, что он проводит больше времени в Бостоне из-за меня, чтобы избежать нашего сближения. В конце концов, прошел год, как говорит мой психотерапевт, если бы он хотел меня, если бы что-то должно было случиться, разве это уже не произошло бы?

Я знаю, что видела, как он смотрит на меня. Когда я впервые пришла сюда, все еще травмированная и контуженная после жестокого обращения со мной на складе, Макс смотрел на меня с тем, что я могу описать только как жалость. Я никогда не смогу забыть, как впервые увидела его за обеденным столом у Андреевых, через несколько дней после того, как меня привезли в дом Виктора, он сидел слева от Виктора, когда я помогала убирать посуду к ужину, до того, как я стала няней. До того, как я стала подругой Катерины. Тогда я не знала, что он был священником. Я ничего не знала о великолепном темноволосом мужчине, сидевшем за длинным деревянным обеденным столом, за исключением того, что, когда он на мгновение взглянул на меня, его яркие карие глаза сверкнули, и я почувствовала то, чего никогда раньше не испытывала. Покалывание по моей коже, прилив крови… и тут Виктор представил меня, произнес мое имя…Саша Федорова, своим глубоким голосом, и я увидела, как выражение лица Максимилиана Агости сменилось жалостью.