Запретные дали. Том 1

– У нее ноги слабые, – произнес Мартин, поспешно спешиваясь, – а сама она весьма грузная дамочка и должных высылов она не знает.

Себастьяну ничего не оставалось делать, как только пожать плечами и смущенно улыбнуться.

– Ей нужно срочно менять диету, – заявил Мартин, отирая вспотевшие бока Ласточки тем самым синим вальтрапом, – иначе караул, совсем разжиреет!

– «Завидуй молча», – подумал Себастьян, ласково поглаживая тяжело хрипящую Ласточку, а вслух произнес, – она рабочая!

– Понял-понял, – ответил Мартин, рьяно полоща в приогородной бочке слюнявую уздечку.

Всучив Себастьяну седло с потным содержимым и бросив до кучи отполощенную уздечку, «строгая врачебная интеллигенция» со словами благодарности, потрепала Ласточку по угловато остриженной гриве и стремительно умчала к дому, где долго и отрешенно курила.

С тех пор Мартин осуществлял свои воскресные вылазки в Город исключительно верхом, но всякий раз просил у Патрика разрешения на Ласточку.

– Прекрати рассусоливать всякий раз, Черт ты эдакий! – не выдержал Патрик, когда Мартин вновь принялся канючить Ласточку, – Если видишь, что лошадь свободна от работы, то бери в любое время, только избавь меня от своих речей ради всего святого!

– Премного благодарствую, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – кротко кивнул Мартин и тотчас замолчал.

Помимо «скоротечного запаса лекарств» Мартин осуществлял закупки и иного характера, в виде имбирных пряников, мятных леденцов в красивых жестяных коробочках, лакричных палочек и шоколадных конфет. Всеми этими сладостями он с удовольствием делился с Лючией и Себастьяном. Не забывал и про Патрика, постоянно пополняя запас, так полюбившихся тому, тоненьких папиросок, а также, взял на себя добровольные обязанности снабженца, составляя со Стефанидой список всего необходимого для кухни.

Эпизод 8. Рисунки

Однажды в самый разгар трудового дня случился сильный ливень. Побросав работу, промокшие насквозь крестьяне отправились по домам.

До вечера оставалась еще целая куча свободного времени, которое Себастьян решил потратить с пользой, да и погода настойчиво располагала ко сну, невольно убаюкивая монотонным стуком по крыше.

Поиграв немного с Лючией, Себастьян пошел к себе в комнату. Подавляя сонный зевок, он прикрыл за собой дверь и, радуясь отсутствию шумного соседа, побрел прямиком к кровати, но невольно обратил внимание на письменный стол, и сонливости как не бывало.

Разумеется, Себастьян прекрасно знал, что нельзя рыться в чужих вещах, но с недавних пор этот письменный стол изобиловал загадочной таинственностью.

Постояв некоторое время в нерешительности, Себастьян все-таки решился на рисковую авантюру. Собравшись с духом, он подошел к письменному столу «загадочной врачебной интеллигенции», но не успел и руку протянуть к манящим стопкам, как дверь в комнату неожиданно открылась. Себастьян испуганно замер, на всякий случай, теряя дар речи, однако это оказалась всего лишь Лючия.

– Себастьян, – невинным голоском попросила она, – поиграешь еще со мной?

Облегченно выдохнув, Себастьян поманил сестренку к себе.

– Дверь за собой захлопни только, – заговорщическим тоном шепнул он.

– А что ты делаешь? – тоже заговорщическим тоном спросила Лючия.

– Ничего, – просто парировал Себастьян и принялся активно лопатить лежащую на столе стопку тетрадей, силясь разобрать размашистые витиеватые каракули едва узнаваемых букв.

– Он хоть сам понимает, что пишет? – сердито хмыкнул Себастьян, откладывая в сторону очередную тетрадь с галиматьей.

– Ну, у него хотя бы красиво получается, – заявила Лючия, – а вот у тебя непонятно и в добавок некрасиво!

– Да помолчи ты, – пришикнул на нее Себастьян, – а то вон придет сейчас, сама знаешь кто, и устроит, нам с тобой так понятно и красиво, что мало не покажется!

– А зачем мы тогда в его вещах роемся? – испуганно спросила Лючия.

– Затем, что интересно, – таинственным тоном прошептал Себастьян и продолжил свою рисковую авантюру.

Помимо записей, на столе лежала синяя коробочка от запонок с инициалами «М. С.», серебряная чернильница с тонкой перьевой ручкой, а также синяя папка, перевязанная белой веревочкой, раскрыв которую, Себастьян с Лючией обнаружили целую галерею рисунков, набросанных чернилами.

Тематика данных рисунков просто поражала своей разнообразной недалекостью. Рассматривая листок за листком, Себастьян с Лючией легко узнали привычное в Плаклях, а именно, свой дом, дом Старосты Фрэнка, больницу, колодец, коров и Ласточку.

Под каждым рисунком в правом нижнем углу красовалась лаконичная надпись совершенно непонятного происхождения. Судя по всему, то было название данного художества на языке чертей.

– Он еще и рисует значит, – молвил Себастьян отчего-то раздраженным тоном и стремительно добавил, – а куда интересно его скрипка подевалась?

– А под столом не она валяется? – поинтересовалась Лючия, заглядывая под стол.

– Ну да, она, – утвердительно кивнул Себастьян, завидев черный футляр, – что-то давно он на ней не играл. Как у нас поселился, ни разу… Стесняется что ли?

Размышляя о творческой натуре «стеснительной врачебной интеллигенции», Себастьян с Лючией, продолжили созерцать превеликие творения высокохудожественного мастерства. Теперь пошли рисунки уже незнакомого содержания, но по всей видимости все в том же жанре «что вижу, то и рисую»: изображение длинного трёхэтажного многооконного здания, именовалось подписью «Desine sperare qui hic intas (лат. Оставь надежду всяк сюда входящий)!»; вид на луну из какого-то окна – Silentium «лат. Молчание)»; изображение интерьера престранной комнаты, где из мебели было два стола под длинными белыми скатертями и приделанная к стене раковина, поверх которой стоял тазик – «Memento mori! (лат. Помни о смерти)!»; точно такой же скудный интерьер, но с дополнением в виде граммофона, стоящего на табурете возле раковины – «Primum non nocere (лат. Прежде всего – не навреди)!»; что-то на столе, полностью прикрытое скатертью – «Requiescat in pace, Anselm (лат. Да упокойся с миром, Ансельм)».

Были рисунки и более мелкой направленности: две крысы у керосиновой лампы – «Omnes una manet nox (лат. Всех ожидает одна и та же ночь)»; скрипка в раскрытом футляре – «Trahit sua quemque voluptas (лат. Всякого влечет своя страсть)»; зарисовки литых ножей – «Jus vitas ас necis (лат. Право распоряжения жизнью и смертью)»; морда длинногривой лошади – «Vale et memor sis me (лат. Прощай и помни обо мне)».

Так же присутствовали рисунки с еще непридуманными названиями: ромашки в вазе, куст с розами, кофейник, самовар, примус, ветка какого-то непонятного растения с остроконечными листами и круглыми ягодами.

Самым престранным в этих графических художествах являлось то, что большая часть рисунков изображалась двойственно, словно фоном тому было зеркало. Помимо престранного «Зазеркалья» нашлись и рисунки совершенно фантастической направленности, и как бы ни старались Себастьян с Лючией, они ничегошеньки не поняли в изображенных чернильных вихрях странных символик, неясных очертаний предметов и силуэтов. Впрочем, кое-что знакомое из этой сюрреалистической галиматьи им все-таки попалось, а именно, два автопортрета: на первом Мартин смотрелся в округлое зеркало, любуясь своим лукаво ухмыляющимся отражением, внизу была приписка: «Ego sum verus (лат. Я настоящий) – под оригиналом и Alter ego (лат. Другой Я)» – под зеркальным отражением. На втором, автопортрете, именуемым гордым «Martinus» среди пятен засохшей ржавчины, которые, впрочем, встречались практически на всех рисунках, возле того же зеркала стоял худущий силуэт в высоком цилиндре с торчащими из-под него волосами до плеч. Мартин был облачен во все тот же черный фрачный костюм, со все той же причудливой ленточкой-бантиком заместо галстука. Тонкая правая рука прижимала к груди какую-то немыслимую ветку с остроконечными листьями и крупными ягодами, продолжением левой руки служил длинный тонкий нож. В аккурат по всей левой стороне от силуэта столбиком было написано несколько предложений: