Запретный город
Шрифт:
— Это так, но он сам не может вспомнить, где именно он был в ту ночь.
Мудрая женщина подошла к молодому человеку, восхищенному глубиной и красотой ее взгляда.
— Дай руку. Левую.
Она обхватила раскрытую ладонь Нефера своими ладонями и крепко стиснула ее. Ладонь Нефера пронзил жар и стал распространяться по всему телу. Тепло поднялось по руке до плеча, а затем перетекло в голову.
— Закрой глаза и вспоминай.
Душа Нефера взмыла птицей и отправилась в волшебное путешествие. Пролетев над Нилом и подгоняемыми ветром суденышками, она устремилась на юг, но
— Да, — бормотал он, — я ночевал на опушке у той деревни, закутавшись в циновку, ночь выдалась не жаркой. За день я устал и тосковал: все странствия да блуждания, не вырваться, как узник какой… И ничто на свете меня не волновало… Но это было там, на берегу у Элефантины, и ярко светила полная луна.
Нефер открыл глаза, а ведунья, отойдя от него, опять направилась к председателю.
— Прикажите начальнику Собеку незамедлительно отправиться в то место и расспросить тамошних селян.
Нефер, запертый в одной из камер пятого укрепления, сидел и ждал решения своей участи, но нетерпение его совсем не мучило. Если вмешательство ведуньи, так убедительно высказавшейся в его пользу, к чему-то и привело, то разве лишь к подчеркнутой предупредительности стражей: охранники, скорее всего, страшно боялись колдовства. Его сносно кормили и дозволяли гулять по утрам и вечерам, то есть выходить на улицу и проходить расстояние в несколько шагов. И даже свидания разрешали: Ясну он видел каждый день.
Чтобы он не вешал нос, Ясна заверяла его, что в селении все хорошо, но он-то был убежден, что наверняка кое-кто еще сомневается в его невиновности и эти люди постараются осложнить ему жизнь.
Наконец две недели, требовавшиеся на дорогу в южное селение и обратно, прошли, и Собек отворил дверь каморы.
— Ты свободен, Нефер, с тебя снимаются все обвинения и смываются все подозрения. Множество свидетелей воочию видели тебя в селе у Элефантины в ночь преступления. Значит, стража убил не ты. Для возмещения ущерба суд предписывает выдать тебе деревянный ларь, две новые набедренные повязки и свиток папируса хорошего качества. Что касается меня, то я приношу тебе свои извинения.
— Что поделать, у тебя работа такая.
— Но ты меня никогда не простишь…
— А почему ты подумал, что это я виноват?
— Я дважды промахнулся с этим делом. Сначала я решил, что мой подчиненный погиб в результате несчастного случая. А потом я подумал, что тот, кто написал письмо, указал на настоящего убийцу и, значит, я могу исправить свою ошибку. Если ты настаиваешь, я попрошусь в отставку.
— Я этого вовсе не хочу.
Нубиец напрягся.
— У меня нет привычки просить, чтобы меня жалели…
— При чем тут жалость?.. Ты совершил две грубые ошибки, и они, несомненно, перевесили многие твои успехи. А потому ты теперь станешь недоверчивее и будешь блюсти безопасность селения с большей прозорливостью.
У Собека было такое чувство, что этот Нефер Молчун вытесан не из того дерева, из которого вытесаны почти все прочие мастеровые братства. Он так ни разу и не повысил голос, и в его
словах не чувствовалось ни обиды, ни тем более озлобленности.— Остается один вопрос, — вспомнил страж. — Кто все-таки написал это письмо?
— Есть хоть какой-то намек на след?
— Пусто и голо. Но надо мной посмеялись, а я зла не забываю. Убийство было, спорить нечего, а тот, кто писал, он, чего доброго, и убил. Но тебя-то ему зачем губить?
— Понятия не имею. Даже малейшего.
— Никакого времени не пожалею, — пообещал Собек, — но загадку эту разгадаю.
— Так можно ли мне вернуться в селение к своей жене?
— Ты свободен, я же сказал. Хотя постой, я тебя хотел спросить кое о чем. Не чувствуешь ли ты, что тебе грозит опасность?
— Ты же меня защищаешь.
— Но мне же не дозволено входить в селение.
— А кто, по-твоему, мне может угрожать?
— Положим, что тот, кто письмо написал, он тоже из вашего братства… Если так, то он не успокоится, станет гадить исподтишка и выжидать, когда тебя можно будет прижать к ногтю. Так что в селении тебе будет небезопасно.
— Не бросай расследования, Собек. Излови того злого духа, который таится во мраке.
Нубиец понял, что ремесленник не хочет принимать близко к сердцу его предупреждения, но переубеждать собеседника не стал. Хорошо уже то, что Нефер не собирается сутяжничать: всего одна жалоба на начальника охраны — и начальник этот мог бы ставить крест на своем будущем, никакой служебный рост ему бы уже не светил.
Не успел Нефер выйти из темницы, как к нему кинулся черный пес и так резко навалился на него всем своим весом, что едва не опрокинул. Поставив передние лапы на плечи Нефера и облизав его щеки, Черныш принялся крутиться и скакать вокруг хозяина и в конце концов все-таки выпросил у него ласку.
А потом к мужу вышла Ясна, и тот сразу же подхватил ее на руки.
— Черныш так хотел первым поздравить тебя с освобождением… Ты вернулся — какое счастье!
— Пока все это тянулось, я ни о чем больше не думал — только о тебе. У меня перед глазами стояло твое лицо, и я забывал и про тревоги, и про стены узилища. Не будь тебя на суде, я бы не выдержал.
— Это ведунья тебя спасла.
— Нет, ты. Если я тебя вижу, я знаю, что никакая ложь меня не коснется.
— Отец умер, — наконец сообщила она. — А все хлопоты с похоронами взял на себя Жар, чтобы я смогла присутствовать на слушании. У этого мальчика золотое сердце.
— А с ведуньей ты виделась?
— Нет, и мне посоветовали ее не беспокоить. При случае вместе к ней пойдем, раз ты вернулся.
— Ты там все время одна была? В стороне от всех?
— Да я и не очень-то помню… Наша жизнь в селении начинается сегодня.
Ясна была права. Сейчас Нефер знал, что счастье хрупко, как крылышки у бабочки, и в то же время прочно, как гранит, если радоваться каждому мгновению его как чуду.
Пара вместе с Чернышом направилась к главным воротам.
— Как жаль, я даже на похоронах твоего отца не был.
— Он тебя так уважал, и надеюсь, я его утешила перед большой разлукой. Я пообещала ему, что справедливость восторжествует. И так оно и вышло.