Запутанное озлобленное сердце

— Не разбивай мне сердце, — прорычал он, впиваясь пальцами в мою кожу. — Не разбивай мое гребаное сердце. Ты разрываешь мое сердце... и... черт, я боюсь, кем я стану без тебя. Черт, мне не следовало этого говорить. — Он попытался отстраниться. — Прости, это слишком большое давление...

— Нет, — я прервала его. Джейми боялся, что я разобью ему сердце? — Я чувствую то же самое. Не разбивай мое сердце, и я не разобью твое. — Я притянула его к себе. — Обещаешь?

— Обещаю. — Он поцеловал меня. Так сильно, что вышло почти больно. — Я хочу тебя снова.

— Хорошо.

— Но мы не можем. — Джейми покачал головой. — У тебя там все будет болеть.

Между ног все задрожало.

— Ты мне нужен. Я хочу тебя.

Ноздри Джейми раздувались. Я нашла слова, от которых Джейми не смог удержаться. Подхватив меня на руки, он понес меня обратно к кровати. Обхватил мои запястья, удерживая на месте, и я раскраснелась от нового желания.

— И у тебя всегда буду я, — пообещал он.

ГЛАВА 8

ДЖЕЙН

Восемнадцать лет

Искусство субъективно.

Это знали все.

Однако, если хочешь зарабатывать на жизнь как художник, нужно нравиться большому количеству людей. Но даже если это не так, оно не делало человека менее искусным художником. Просто ему было суждено стать менее успешным в коммерческом плане.

Каждый студент художественного факультета в колледже Помон хотел быть успешным в своем искусстве. Я верила в это. Неважно, было ли это цифровое искусство, фотография, изобразительное искусство, скульптура, графический дизайн или перформанс. Мы хотели блистать.

Уже сейчас, спустя всего несколько месяцев после первого семестра обучения на первом курсе колледжа, я открывала для себя новые навыки и способы самовыражения, которые раньше мне никогда не нравились. Однако, пока еще ничто не затмевало мою любовь к изобразительному искусству. Хотя мой немногочисленный курс считал, что рисование с натуры — это слишком элементарно, мне нравилось.

В маленькой группе было слишком легко подслушать, как профессор обсуждает с соседом его работу.

Мольберт Кэсси Ньюман стоял рядом с моим, и я перевела взгляд со своей работы на ее.

Нашей моделью была студентка-танцовщица. Лола разделась без видимой неуверенности в своей наготе и расположилась, как балерина на отдыхе. Справедливости ради, ее купальник был настолько откровенным и не скрывал практически ничего, что с таким же успехом она могла быть просто голой.

Ее волосы были собраны в тугой пучок, голова наклонена вперед, как будто она рассматривает свою ногу. Одна нога выпрямлена, другая согнута в колене, стопы в пуантах. Ее руки лежали на стройных бедрах, а выражение лица выглядело задумчивым.

Ни Кэсси, ни я не создали зеркального отражения танцовщицы на бумаге.

Мы по-разному интерпретировали то, что видели.

Мои мазки были свободными, создавалось впечатление, будто молодая женщина вот-вот поднимется в танце — движение, которое не соответствовало выражению лица. Как будто она чувствовала себя в ловушке жесткости традиций и хотела вырваться на свободу. Я выбрала мягкие серые, персиковые и бледно-розовые тона с жесткими серыми линиями. И изобразила позади нее зеркало и станок. В отражении ее спина была резко выгнутой, руки распахнуты, одна нога согнута, а другая прямая. Движение в стиле современного танцора, а не балета.

Мазки кисти Кэсси изображались еще менее четкими, чем мои. Намного. Ее картины были абстрактными — это ее стиль. Я знала, что профессора Пулмана беспокоило не это.

— Я просто... — Он наклонил голову в сторону и вздохнул. — Я сомневаюсь в вашем выборе цвета. Объясните причину.

Тон и вправду смотрелся темным, даже готическим, тяжелым и предчувствующим. Мне понравилось. В нем отражалось настроение.

Но наш профессор с этим явно не согласился.

Кэсси хмурилась, глядя на свою работу, не желая смотреть на профессора Пулмана. Если честно, он постоянно ставил под сомнение ее выбор. Хотя он поощрял студентов, которые не разделяли его особый стиль, Кэсси была совсем другой. Казалось, он не ценил ее.

А ему и не нужно было. Он просто должен поддерживать ее и направлять. Верно?

Я постаралась не вздохнуть громко, когда он предложил ей начать все сначала.

— Почему?

— Потому что я в это не верю. — Он постучал пальцем по работе. — Я не могу увидеть вашу точку зрения на бумаге. Не могу ее понять. И вы не можете мне объяснить.

Я остановилась, не желая смотреть, но с трудом удерживаясь. Все остальные тоже прислушивались.

Кэсси хмурилась.

— Прекрасно. Знаете, что я вижу перед собой? Я вижу годы долбаных уроков балета, которые я ненавидела, годы обучения и годы, когда мне говорили, что я не могу есть то, что хочу. Вот что я вижу, черт возьми.

Я нахмурилась.

Ничего себе. У нас разные воспоминания о балете, да? Я задумалась, так ли я относилась к балету. Сейчас у меня была грудь и задница, что, похоже, в какой-то момент могло стать для меня проблемой.

— Не надо дурно выражаться. — Профессор Пулман фыркнул в напыщенном негодовании. — И что дальше?

Я попыталась скрыть свой хмурый вид и, вероятно, не смогла. Что за проблема у него была с Кэсси?

— Время вышло! — Он повысил голос и шагнул к модели. — Спасибо, Лола.

Лола схватила халат, натянула его, быстро улыбнулась профессору и скрылась в чулане, чтобы переодеться.

Одногруппники перенесли свои мольберты в конец комнаты. Я последовала за Кэсси, которая сутулила плечи, что мне не нравилось. Я задержалась, когда несколько человек попрощались со мной и вышли. Лола ушла с профессором, и в классе остались только я, Кэсси и парень по имени Девин, с которым мы обе находились в приятельских отношениях. Девин стоял в дальнем углу и не спешил покидать класс.

Я хотела попасть домой и не стала ждать, чтобы сказать то, что хотела. К черту. Я подошла к Кэсси, которая тоскливо рассматривала свой рисунок.

— Кэсси.

Она повернула голову и удивленно моргнула.

— Я не знала, что ты все еще здесь.

Я положила руку ей на плечо, и она наморщила лоб.

— Мне нравится твоя картина.

Она прикусила губу.

— Ты просто так говоришь.

— Нет. — Я вздохнула. — Профессор не должен был тебя так обижать. Как художник, он должен знать, что искусство субъективно. Если он этого не понимает, не значит, что для такого нет места.