Заре навстречу(Роман)
Шрифт:
Слово «поднадзорный» вылетело у него невзначай. Ирина отметила эту обмолвку: человек передовых взглядов не скажет так о революционере.
— Это мой жених, — просто сказала она.
Впервые взглянул на нее Вадим как на женщину. И вдруг он понял, сколько силы, страсти в этой тоненькой девушке… Глаза у него загорелись.
«Горгоньский ошибается, — тут не игра в революцию, а любовь… страсть к этому дохлому субъекту… Вероятно, вместе с ним и работает!»
— Ира, можно мне бывать у вас? — мягко спросил он. — Верните мне дружбу!
Она медленно покачала головой.
— Не обижайтесь, — через силу сказала она. —
— Но почему? Почему?
— Простите, Вадим, но вы мне… неприятны… с того вечера. Помните? Когда вы дали слово Георгию Ивановичу…
«Вот напустить на тебя Горгоньского, любое обещание дашь, — подумал Вадим, — мигом форс слетит!» — и он закрыл рукой лицо.
Ирина сказала:
— Пойдемте к гостям, Вадим… И, пожалуйста, не сердитесь! В таких вопросах нельзя не быть откровенной.
Идя вслед за нею по коридору, он с удивлением обнаружил в себе противоречивые чувства: желание физической близости с Ириной и желание отомстить ей, унизить ее.
В гостиной Ирина подсела к Люсе Зборовской: из всех дам Люся была наименее неприятна.
Люся в этот период своей жизни сияла откровенным счастьем. А ведь ей предрекали горькую участь нелюбимой, покинутой жены, — все знали, что Зборовский женился на деньгах.
Но пока предсказания не сбывались.
Люся была нежна, кротка, искала, к кому бы притулиться, на кого бы опереться. Мужа обожала. А он, благодарный за то положение, которое помогло ему завоевать приданое, обращался с Люсей дружески, уважительно.
Зборовский шел в гору. К его мнению прислушивался сам Охлопков. Многими техническими нововведениями Верхний завод был обязан ему.
— Ира! Какие у тебя руки горячие! — ужаснулась Люся. — Что с тобой?
— Нездоровится…
В этот последний в отцовском доме вечер восприимчивость Ирины, ее нежная впечатлительности как-то особенно обострились.
Она точно получила способность читать в душах окружающих.
Она понимала, что скрытная мачеха страдает от того, что стала неудержимо блекнуть. Антонина Ивановна избегает улыбаться, чтобы не выступили морщинки на щеках, избегает поворачивать голову, боясь появления складок на шее. Точно застыла в высокомерной позе, с высокомерным выражением на лице. Не позволяет себе следить глазами за Полищуком, но все ее внимание обращено к нему. Вот выступил румянец на поблекшем лице, — она услышала слова, сказанные Полищуком Кате: «Года через три, как роза, расцветет наша Кэти!»
Ирина долго не могла отвести взгляда от терпеливого, доброго лица дяди Григория. Она видела следы страдания, которых никто не замечал. «Как он любил тетю… Леню… и всех утратил!.. Чем он живет?»
Люся доверчиво стала рассказывать о доброте мужа, а Ирина вспомнила, как Зборовский издевался над Ванькой-стражником и как срезал его Илья. Илья!.. Вся комната вдруг точно дохнула его присутствием. Вон в ту дверь он вошел с террасы — бледный, суровый, в смазных сапогах. Стоя вон там, у рояля, рассказывал трагическую историю Ваньки-стражника. А когда Ирина (это была минута вдохновения, да, вдохновения!) при всех сказала ему словами Некрасова: «Уведи меня!..» — он шагнул ей навстречу…
После ужина гости попрощались. Ирина вместе с отцом вышла в переднюю, дождалась ухода последнего гостя. Горничная убирала со стола, гремела посудой в столовой. Мачеха,
утратив гордую осанку, пошла, задумчивая, по комнатам, пощелкивая выключателями. В комнатах становилось темно.Отец сказал:
— Беги, Ируська, спи! Ты пересидела сегодня, у тебя вид лихорадочный.
И с непривычной лаской потрепал ее по щеке.
— Мне надо поговорить с тобой, папа.
— Сейчас? Ночью? Завтра, дочка, поговорим.
— Папа! Это неотложно.
Албычев даже в лице переменился. Пытливо оглядел не только лицо — всю фигуру дочери. Молча вошел в кабинет и остановился у большого кресла.
— В чем дело? Надеюсь, ты не…
Албычев не договорил.
— Папа, я выхожу замуж!
— Снова эти разговоры? Вот приспичило, — брюзгливо сказал он. — Не позволю.
— Папа! Я не спрашиваю позволения. Я совершеннолетняя… Подожди, не горячись! Я уважала твою волю… долго… И вот решила твердо.
— Я думал — ты умнее.
Он сказал это с печалью.
Ирина поняла, что отец не будет, как раньше, запрещать ей.
— Жаль, жаль, Ируська, — сказал он простым, добрым голосом я по-стариковски всхлипнул. — Кроме несчастья, ничего из этого брака не выйдет. Но что с тобой станешь делать?
Он тяжело вздохнул, взъерошил седые волосы.
— Ну, что же… хоть и не с легким сердцем, а… пусть приходит, скажи ему, поговорим о приданом, свадьбу назначим.
После минутной тишины, от которой даже в ушах зазвенело, так она была томительна, Ирина сказала мягко, точно извиняясь:
— Свадьбы, папа, не будет…
Не сразу уразумел Албычев, о чем она говорит… а когда понял, не сразу смог вымолвить слово.
Что были все прежние вспышки и ссоры! Он раньше кричал, горячился, но никогда не оскорблял дочь. Сейчас с глумливым хохотом и отчаянным выражением лица он выкрикивал одну и ту же фразу на разные лады:
— И содержанкой не назовешь! Ему не на что содержать! Ты просто… — и он выкрикивал бранное слово, которое никогда от него не слыхала Ирина.
— Не дам покрыть себя позором! Тоня! Тоня!.. В тюрьму! В тюрьму ее!
Он так сильно побагровел, что дочь испуганно кинулась к нему. С неожиданной силой Албычев грубо толкнул ее в грудь и упал в кресло.
— Проклинаю! Забудь! Нет у тебя отца!
Ирина постояла еще, но, услышав неторопливые шаги мачехи, бурно разрыдалась и убежала.
«Ну и все! Ну и ладно… — думала она, беспорядочно пихая в чемодан платья, белье и увязывая книги в стопки. — Вот и кончилось…»
Она слышала беготню и шепот прислуги, усталый голос мачехи, плач отца— Уложив вещи, она села на стул и стала ждать, когда все стихнет. Старалась не думать об отце, но он все стоял перед глазами. Тогда, чтобы не лишиться сил, не расчувствоваться, она призвала обидные воспоминания.
Вспомнилось, как мать терпеливо поджидала ночами отца, оправдывала его перед Ирой: «Задержался у больных»… как он приходил — капризный, утомленный: «Боже мой! Что за пытка! Опять обо мне беспокоились, ждали…»
Вспомнилось, как объявил о браке с Антониной: небрежно, даже как-то шутливо…
В день рождения покойной матери, в первый год брачной жизни отца, Ирина вбежала к нему в кабинет, чтобы позвать с собой в церковь на панихиду. Навсегда запомнилось, как мачеха с растрепанной прической, с красными пятнами в вырезе капота вышла из кабинета, а отец, растерянный и точно пьяный, буркнул: