Заре навстречу(Роман)
Шрифт:
Щуплый Ваня, вытирая пот, шмыгал носом и молчал.
— Ты что, глухонемой? — капитан ожег Ваню стеком, рассек губу. — Отвечать!
Ваня молчал.
— Расстрелять хама!
Ваню повели.
Быстрым взглядом обменялись пленные — точно искра пробежала из глаз в глаза… но каждый понимал, что сопротивляться бессмысленно, когда за руки крепко держат палачи.
— Прощай, Ваня! — с чувством сказал Илья.
Ваня откликнулся издали:
— Прощайте!
Раздался одиночный выстрел.
— Дураки! — весело сказал капитан. — Отказываетесь отвечать! Да я и вопросы-то
Илья даже не взглянул на него.
В первые минуты пребывания в плену все в нем билось и клокотало… но, убедившись, что бежать невозможно и осталось одно — с достоинством встретить смерть, он сделал усилие и усмирил волнение. Одна мысль захватила его: как поддержать, как приободрить того из товарищей, который ослабеет духом. Но скоро он понял, что об этом заботиться нечего. «С чего я взял, что кто-то раскиснет? Ведь это же лучшие, отборные люди, герои…» Он гордился ими, любил их всем сердцем.
— Замечтались о своих утопиях, господин Светлаков?
— То, о чем я мечтаю, не утопия, — сказал Илья спокойно, — вы в этом скоро убедитесь.
— К сожалению, не могу вам обещать, что вы со временем убедитесь в абсурдности своих «идеалов»… времени у вас остается в обрез, — он взглянул на часы. — Вам остается пребывать на сей земле три минуты. Очень сожалею, что помешал вам прославиться, стать великим человеком, как вы хотели, — издевался капитан.
— Я не стремился стать великим, — сказал Илья, — но я участвовал в великом деле…
— Молчать! Без агитации! — разъярился капитан. — Отзвонил своим языком, паршивец, долой с колокольни! Раз-де-вайсь!
Илья неторопливо разделся, остался в одном белье.
Он опустил глаза, — казалось, разглядывает свои белые ноги с розовыми полосками от складок портянки или зеленую траву под ногами… но он смотрел не видя, сосредоточился на какой-то одной последней важной мысли.
Потом сурово, бесстрашно глянул в направленное на него дуло нагана горящими черными глазами.
— Э, нет! — сказал капитан, опуская наган. — Дешево хочешь отделаться! Мы еще тебя красной звездой украсим!..
Отряд Верхнего завода выступил из Перевала последним.
Роман Ярков на минутку забежал домой — проститься: было условлено, что мать и жена уедут в Ключи.
— Это хорошо, папаша, что ты приехал как раз, говорил он тестю, — а то у меня сердце было не на месте. Забирай к себе мое семейство! Здесь им не жить. Беляки им за меня голову отъедят.
— Не поеду я, сынок, — сказала мать. — Обе-то уедем, весь дом расхитят.
— Опять за то же, мама! Черт с ним, с домом, пусть жгут, хоть с четырех углов, лишь бы вы с Фисунькой целы были.
— Ничего мне не будет! Старо мясо-то не съедят…
Анфиса сказала запальчиво:
— Ты не поедешь, и я не поеду! Что будет, то будет.
— Вот видишь, мать, — упрекнул Роман. — Поупорствуешь— под корень изведут ярковское семейство.
«Значит,
не привел бог помереть в своем гнезде, как желалось», — подумала старушка и сказала тихо:— Ваша воля, не моя… Запрягай, нето, сват, своего Бабая…
Через несколько минут Роман уже был у штаба и стал во главе своего конного батальона.
В городе все неуловимо изменилось.
Чья-то враждебная рука уже успела сорвать с забора обращение Совета с крупными словами наверху: «Мы еще придем!» Город опустел… но за запертыми воротами и дверьми особняков чудилось радостное оживление…
В зале третьего класса на станции Перевал-второй Роман увидел под стражей Зборовского, двух начальников цехов и двух мастеров Верхнего завода. «Заложников взяли», — объяснили ему.
— Пойми, товарищ Дружинин, — вполголоса стал он убеждать командира отряда, — ты на руку буржуазии играешь! Пойдут разговорчики, что, мол, красные увезли на расстрел ни в чем не повинных людей… И на кой черт таскать их за собой? Отпусти, опростай руки у охраны!
— А ты отвечаешь за них? Головой?
— Головой не поручусь, но думаю, что вреда от них немного. Более зловредные остались, только тебе на глаза не попали…
— А черт с ними, пусть все уходят! — сказал вдруг командир, махнув рукой.
Роман подошел к заложникам, которые сидели рядком на станционном деревянном диване с высокой спинкой. Увидев Романа, Зборовский надменно опустил глаза.
— Здравствуйте, Петр Игнатьевич!
Зборовский едва наклонил голову. «Обижается!» — подумал Роман.
— Петр Игнатьевич, — сказал он открытым, доверчивым тоном, — я вас знаю и думаю, вы ни с какой партией не связаны… Одним словом, идите домой, вы свободны… и вы тоже, — кивнул он остальным заложникам.
Зборовский даже порозовел от неожиданности и весь как-то потеплел. Он поднялся, но не спешил уйти.
— Это мы вам обязаны?
— Ничего не мне… Было недоразумение, оплошка…
— Вам! — сказал Зборовский, прощаясь и благодаря Романа крепким рукопожатием. Неожиданно для себя добавил — Желаю счастливо вернуться.
— Спасибо! Постараемся! — бодро ответил Роман и пошел приглядеть за погрузкой коней в теплушки.
Проводив Романа, старушка и необыкновенно молчаливый Ефрем Никитич стали собирать вещи. Анфиса сидела на скамье, безучастно смотрела на эти сборы. Всегда такая энергичная, она и пальцем не шевелила сейчас. Потом, будто проснувшись, сказала:
— Куда столько набираешь, мамонька? Сесть будет некуда.
Но старушке жаль было оставлять вещи «на разграбление»: каждая ложка-плошка нажита тяжелым трудом.
— Складем, сватья, все кухонно в ящик, а ящик спустим в подпол, — говорил Самоуков, видя, что груда вещей грозит занять целый воз.
— Найдут, сват, в подполе!
— Ну, в репну яму положим да засыплем.
— Докопаются!
— Тьфу ты! — рассердился он. — Другие всего лишаются, да помалкивают, виду не подают, а ты… Поди- ка, наши кулаки Кондратовы так над золотом не трясутся, как ты над расколотым горшком!
— Богатому жаль корабля, а бедному кошеля! — о тихим упрямством твердила старуха.