Зарево над Аргуном

Мохнач ошеломленно посмотрел на командующего. В глазах его туманилась отрешенность, с какой смотрит на мир боксер, схлопотавший нокаутирующий удар.

– Докладывайте, я слушаю. Что там у вас произошло?

– Товарищ командующий, когда я уезжал из штаба к вам, все было в порядке... Поеду сейчас же и во всем разберусь. Лично.

– Спасибо, сделайте одолжение, - Шалманов почтительно склонил голову.
– Здесь все вам заранее благодарны.

Понимая, что визит не состоялся, Мохнач с удрученным видом приложил ладонь к фуражке.

– Разрешите ехать?

– Не задерживаю. И в другой раз прошу без приглашения здесь не появляться. Оставайтесь там, где идет война. Когда командующий наберется смелости, он к вам приедет сам. А пока оставьте ему право отсиживаться в тылу...

Офицеры штаба, согнувшись над картами, со вниманием слушали беседу двух генералов и скрывали усмешки. Они то уж знали, что Шалманов не вылезал оттуда, где идут бои и сюда приехал с целью побывать в бане и встретиться с прессой.

– И еще, генерал. Установите контакты с местной властью. Познакомьтесь с ополченцами. Найдите проводников, которые могут подсказать горные проходы и тропы. Карты-картами, а овраги изучайте на местности.

Когда Мохнач вышел из палатки, не глядя ему во след Шалманов негромко сказал:

– Герой Арбатского моста, прости его господи!

Офицеры штаба молчали. Некоторые, работавшие с картами, даже не подняли голов, но было ясно: слышали сказанное все. При живом президенте, который удержался у власти лишь расстреляв парламент, подобного рода высказывание звучало неприкрытым вызовом. Но Шалманов не боялся, что кто-то в Москве скосит на него недоброжелательный глаз: не так уж много в полуразложившихся, пронизанных коррупцией и безответственностью войсках, оставалось генералов, которые способны пожертвовать собой во имя так называемых "интересов державы". Тем более, что в Кремле все прекрасно понимали, что мало-мальски заметные успехи во второй чеченской войне работают на правительство, которое по любому счету должно нести ответственность за бардак в государстве.

* * *

Вертолет мог лететь только утром и Мохнач решил этим воспользоваться. Он прямо из штаба проехал в районный военкомат. Там, в связи с боевой обстановкой, постоянно находился военком и все его сотрудники.

У двухэтажного кирпичного здания стоял ополченец с автоматом.

– Где военком?
– спросил Мохнач растерявшегося караульного. Тот никогда так близко не встречался с генералами.

– Он в зале. Беседует со стариками, - сказал ополченец.

Мохнач вошел в помещение, выступая солидным животом вперед. Камуфляжная куртка на груди была расстегнута - жарко - и наружу лезли седеющие завитки тонких волос.

Он решительно прошел через небольшой зал к столу, за которым сидел военком, остановился, оперся рукой о край столешницы, оглядел исподлобья собравшихся. Спросил с бесцеремонностью командира, говорящего с призывниками:

– Ну что, мужики, будете воевать?

Военком посмотрел на генерала снизу вверх и не вставая с места зло чеканя слова сказал:

– Мужики там, у вас в России. Здесь у меня собрались уважаемые аксакалы. Старейшины. Они мои гости. Мы ведем разговор. А вы вошли, ни у кого не спросив разрешения. Вошли и начали говорить...

Мохнач нервно дернул головой, лицо и шея его побагровели.

– Подполковник, как вы смеете...

– Смею, господин генерал. Смею. Это мой дом и в нем я не подполковник, а хозяин. И по закону гор и по конституции ко мне без разрешения не может войти даже милиция...

Собравшиеся насмешливо смотрели на генерала, которого отчитывал подполковник и одобрительно трясли бородами.

Мохнач понял, что сделал глупость и постарался её исправить. Первым делом придал голосу кокетливую игривость:

– Как же законы гостеприимства?

– Законы гостеприимства требуют от гостя, чтобы входя в дом, он сказал "салам".

– Подполковник посмотрел на генерала с насмешкой.
– Салам - это означает мир. А вы вошли и сразу произнесли слово "воевать"...

Мохнач попытался отшутиться.

– Что поделаешь, мы же люди военные...

– Но это не значит, что увидев мирных людей, надо сразу командовать им: "Руки вверх!"

– Хорошо, - сказал Мохнач.
– Признаю свою вину и приношу извинения. Я не знал обычаев гор и допустил ошибку, но не умышленно. Нас всех подгоняет время. Мне срочно нужен переводчик с дагестанского...

– Сколько?
– Военком с интересом посмотрел на генерала.

– Что "сколько"?
– переспросил тот с недоумением.

– Сколько требуется переводчиков?

– Разве я неясно сказал: требуется один.

– С какого языка на какой?

Мохнач нервничал. Он инстинктивно понял, что над ним посмеиваются, но что стало тому причиной угадать не мог. Ответил, с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться:

– С русского на дагестанский. Неужели не ясно?

– В Дагестане сорок языков, не меньше. Здесь живут горцы, которые говорят на аварском, ботлихском, андийском, годоберинском, лакском, даргинском, лезгинском, табасаранском и ещё и еще. Я спросил, вам с какого на какой?

Мохнач выглядел опупело. Старики прятали язвительные улыбки в седые и черные бороды. Хреновый к ним зашел человек, но все же гость...

– Я, - продолжил военком, - их тоже все не знаю. Мы здесь общаемся на русском.

– Я вас попрошу, подполковник, выйти со мной во двор. На пару слов. Это можно?

– Пожалуйста.

Военком встал из-за стола, что-то сказал аксакалам, прошел к двери, приоткрыл её, показывая рукой, что вежливо пропускает вперед себя гостя:

– Прошу.

Они вышли на улицу. Черное небо, перепоясанное блестящим поясом Млечного пути, переливалось сверканием звездной пыли. Ручка ковша Большой Медведицы торчала из-за темных силуэтов гор. В лицо со стороны хребтов тянуло освежающей прохладой. Но остудить злость, от которой кипел внутри, Мохнач не мог. Он, генерал, не привык, чтобы с ним разговаривали тоном, каким говорил подполковник.

– Слушаю вас, - сказал Кахраманов.

И опять Мохнача задело, что тот не добавил слов "товарищ генерал". Чего тогда можно ожидать от людей гражданских, которые позволяют себе не уважать власть, если тлен анархических воззрений поразил военных?

– Хочу сделать вам замечание, подполковник, - голос Мохнача звенел сталью плохо скрываемой ярости.
– Вы не уважаете авторитета старших...

– Авторитет - это не должность. Можно быть президентом государства и не иметь авторитета в своем народе. Правда, для отвода глаз теперь отсутствие авторитета называют низким рейтингом.

– На кого ты намекаешь?

Голос человека - инструмент тонкий. Это ишак орет "Иа-иа", одним тоном, в котором слышится одновременно и рычание льва и предсмертный хрип его жертвы. Люди свои голосовые связки используют виртуозно. Одну фразу "Ну, ты и дурак", можно произнести так, что она станет оскорблением или даже высшей похвалой. Голоса политиков и любовников, когда одни очаровывают избирателей, другие - избранниц, сочатся благоуханным нектаром. У рэкетиров и налоговых инспекторов жизнь выработала одинаковый тембр голосов и похожие интонации. Своими словами они стараются внушить собеседникам страх, чтобы облегчить переживания, вызванные необходимостью расстаться со своими деньгами, с другой - доказать неизбежность этого акта.