Заря цвета пепла
Шрифт:
Углубленный в свои мысли, я вышел на старую набережную Ла-Валлетт и вдруг испытал странное ощущение — тяжесть взгляда между лопаток. На набережной, как всегда, суетились торговцы голубями, нахваливая свой товар. Впрочем, каждому парижанину известно, что покупать их здесь — легчайший способ заразиться одной из множества препротивнейших болезней. Однако в Париже всегда много приезжих, обремененных безденежьем.
Остановившись возле одного из торгашей, я сделал вид, что рассматриваю птицу, и, кивая в такт уверениям, что лишь такой знаток, как я, мог отобрать самый превосходный экземпляр не только на этой набережной, но и на всем побережье Сены, вглядывался в лица тех, кто до этого
Ба, да за мной следят! Причем неумело. Забавная новость! Неужели обещанные Лантенаком «глаза»? Я активировал связь.
— Лис, за мною хвост.
— А передо мною четыре.
— В каком смысле?
— Ну, я в карете еду.
— Ты можешь не дурачиться?
— А шо мне с этого будет?
— Послушай, тут какая-то несусветица, которой я не могу найти внятного объяснения.
— Ни фига себе раскладец! А шо, такое бывает? Ты мне скажи, из волн Сены всплыла Атлантида?
— Нет, я был в «Шишке», там хозяйничает девушка, страшно похожая на толстуху Жози.
— Тоже мне невидаль. Может, она ее пра-пра-пра, уж не знаю, в какой степени, внучка?
— Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Странно другое. Она, как мне показалось, знает господина де Батца.
— Д’Артаньяна? Нашего? Или того, что у Дюма?
— Да я-то почем знаю! И тот и другой давным-давно умерли, а насчет нынешнего хозяйка «Шишки» что-то скрывает. Не исключено, что это она хвост ко мне приставила. Может, конечно, и Лантенак, но почему от «Шишки»?
— А может, ты ей приглянулся. Она как собой-то?
— Скорее, в твоем вкусе.
— О, это интересно, стоит посетить, — оживился Лис. — Ты, как освободишься, притяни хвоста куда-нибудь в укромное место, я его приму, обсудим ситуацию, поговорим за жизнь мотузяную. А пока не мешай нам лясы точить. Кстати, тебя это тоже касается…
— Итак, месье, не ошибусь, если скажу, что вы дворянин и в прошлом, вероятно, офицер.
— Чистейшая правда, мой генерал. Лейтенант пикардийских шевальжеров.
— Сражались против Республики?
— Нет. Мне чертовски не нравятся войны, в которых французы воюют с французами.
— Стало быть, эмигрант.
— Скажем так: мы с другом — командиром моего эскадрона — посвятили свободное время странствиям и размышлениям.
Генерал Бонапарт улыбнулся:
— Хорошо, не хотите говорить — не говорите. Меня устроит, если вы поклянетесь, что не замышляете дурного против меня и Республики.
— Против вас ничего, а шо касается Республики, которая, если верить папаше Вольтеру, означает не что иное, как общее дело, то мне известно лишь одно дело, которое хорошо делать всем сообща.
— Это какое же?
— Ну как же. Хорошо пожрать и выпить. И то иногда за сладкий кус друг другу морды в кровь расшибают. Все же остальное — или каждый сам по себе, или, как у нас с вами, старых вояк, заведено: эскадроны, роты, полки.
Все четко, все определенно, везде единоначалие. Без единоначалия никак — не армия, а дерьмо на лопате.— Вы забавный собеседник, — кивнул Наполеон.
— Вот! А мой капитан утверждает, что у меня слишком длинный язык и что когда-нибудь он доведет меня до гильотины. В смысле, язык, а не капитан.
— Вы уже в который раз упоминаете о своем капитане.
— Ну, так мы ж с ним неразлейвода, это он мне сказал: «Рейнар, хватит охмурять провинциальных дурочек! Наступает эпоха, в которой могут пригодиться наши таланты. Великая эпоха!»
— Так и сказал?
— Какой смысл мне обманывать? Вот, говорит: «Родич мой, генерал Бонапарт, — славный малый, и, главное, у него есть не только мозги под треуголкой, но и кое-что в штанах. Настоящий единоначальник. Ну то есть, если верить тому же ехидному старине Вольтеру, — монарх».
Наполеон бросил на моего друга удивленный взгляд:
— Мой родич?
— Ну, он говорит, что да.
— В какой же степени родства?
Лис сделал лицо благостное, почти как у святого Франциска в минуту молитвенного созерцания остатков сухого гороха. Вернее сказать, Лис думал, что так должно выглядеть лицо святого.
— Ну, как сказать… Впрочем, не секрет, что его матушка в девичестве звалась мадемуазель де Марбеф.
Глаза Бонапарта сверкнули отточенной сталью:
— Как его зовут?
— Вальтаре Камдель, барон де Вержен.
— И он тоже хорош в бою? — Наполеон повел бровью, намекая собеседнику на недавнее показательное выступление.
— Стреляет он похуже моего, но зато с клинком в руках — настоящая бестия. Да и без клинка с ним лишний раз лучше не ссориться.
— Понятно… — Взгляд генерала был задумчив. — Значит, по материнской линии он из графов де Марбеф? Занятно, очень занятно. И, как вы сказали, этот Вальтаре Камдель желает поступить на службу в республиканскую армию?
— Ну, если смотреть правде в глаза, пока она сама не сморгнет, то капитан пикардийских шевальжеров барон де Вержен желает поступить под ваше командование. А уж какая это будет армия…
— Замолчите, месье Рейнар! Вы слишком много себе позволяете!
— Шо, язык доведет до гильотины?
Наполеон сделал вид, что не расслышал его слов.
— Я хочу увидеться с вашим другом. Вечером приходите вместе с ним ко мне, но постарайтесь не слишком поздно: завтра я отбываю к войскам. Если он сможет доказать наше родство, то, полагаю, у меня найдется место и для него, и для вас. Я формирую эскадрон гидов [44] . Там чрезвычайно нужны люди ваших способностей.
44
Гиды — подразделение французской армии, созданное Наполеоном во время похода в Египет, предназначенное для разведки, посыльной службы и охраны военачальников.
Мое посещение генерала Дарю заняло много времени, хотя оказалось необременительным. Изрядно потрепанный конверт, который, на мое счастье, не удосужились вскрыть ни англичане в ожидании лорда Габерлина, ни вандейцы, которым до этих бумаг и вовсе не было дела, перекочевал из моих рук в руки дежурного офицера. Тот переправил сообщение старшему адъютанту, старший адъютант затребовал письменное объяснение моей задержки и, прочитав его, кивнул, коротко бросив: «Укажите адрес, вас непременно вызовут». Самого начальника тыла, как обычно занятого насущными делами снабжения армии, повидать так и не удалось.